Дикая любовь
Шрифт:
— Не надо, Раиса Николаевна. У меня просьба к вам… Я завтра улетаю в Америку. И я хочу вас попросить… — Максим все-таки замялся, засуетился. — Вы понимаете… Я не хотел бы, чтобы Маша…
— Алло, не слышу! Маша на уроках, но я могу ее вызвать.
— Раиса Николаевна! Алло!.. — Максим нервно дернул шнур. — Так слышно?.. Раиса Николаевна, я завтра улетаю! Надолго! — раздельно, по словам, начал кричать он, оглядываясь на дверь. — И я вас прошу…
— Не слышно!
— Я перезвоню сейчас!
— Максим, если ты меня слышишь: здесь барахлит телефон. Если что-то срочное —
Максим бросил трубку.
— Что-нибудь случилось? — спросила Сью, когда он вошел в комнату.
— Ничего. Все о’кей… — Максим надевал куртку. — Я сейчас вернусь.
Воровато оглянувшись, он перелез через ограду у глухой торцевой стены интерната и пошел вдоль стены, чтобы не маячить под окнами. В вестибюле, отступив под лестницу, переждал шумную компанию старшеклассников, бегущих в спортзал…
— Слушаю тебя, — вежливо улыбаясь, сказала директриса. Она внимательно смотрела на сидящего напротив Максима.
В приемной у секретарши противно скрежетал принтер.
— Раиса Николаевна, — негромко, четко начал Максим. — Я хотел сказать, что завтра я улетаю в Америку. Маша не знает, что все уже решено. Если она узнает, она придет и… Вы понимаете, вы ее знаете… Она ничего уже не сможет изменить, у меня билет на руках, виза… В общем, я не хотел бы, чтобы были какие-то эксцессы. Я думаю, вы тоже не хотите.
— Что же мне — под арест ее посадить? — спросила директриса.
— Не знаю. В конце концов, вы за нее отвечаете.
— А ведь ты обещал мне, помнишь?..
— Я не могу быть всю жизнь ее нянькой. В конце концов, у меня есть свои планы, моя профессия…
— Я все прекрасно слышала по телефону. И все поняла, — спокойно сказала Раиса Николаевна. — Просто я хотела посмотреть, с какими глазами ты все это будешь говорить, мальчик… А ты молодец. Пришел. Я думала — не придешь… Во всем надо быть последовательным. Даже в подлости.
Она поднялась. Максим тоже встал.
Директриса неторопливо обошла стол, размахнулась и изо всех сил ударила его — хотела по щеке, получилось пятерней по всему лицу, Максим даже качнулся.
— Это от нее, — пояснила она деловито. — Поскольку у нее не будет возможности. А теперь — пошел вон! — она распахнула дверь. — Пошел вон, подонок!!
Секретарша с жадным любопытством выглядывала из-за компьютера.
Максим стоял на месте, опустив голову.
— Я могу надеяться, что… — начал он.
— Не бойся, мальчик. На тебя мне наплевать, но я не прощу себе, если потеряю ее. Из-за такой мрази. Пошел вон!
Она захлопнула дверь кабинета. Максим исподлобья глянул на секретаршу, повернулся на негнущихся ногах и вышел.
Маша с директрисой, обе в рабочих синих халатах и косынках, с кисточками и ведром краски спустились в закуток под лестницей. Стены здесь были изрезаны ножом и ребром монеты, густо исписаны шариковой ручкой: инициалы, несложные уравнения интернатской любви, «Раиса — сука», похабные рисунки, следы от затушенных бычков, даже на потолке кружки копоти от брошенных на пластилиновом шарике спичек.
Раиса оглядела вернисаж.
— Когда это у Шарипова с Криворотовой любовь была? — удивилась она. — У нее вроде с Тарасовым уже два года.
— Да не любовь — так… неделю… — откликнулась Маша. — Летом, когда Тарас в КПЗ сидел.
Директриса указала на крупные каракули: «Марго — смерть за измену!», обмакнула кисть и закрасила первым мазком. Маша начала от лестницы, старательно водя кистью вверх и вниз. Директриса двинулась ей навстречу.
— Знаешь, — сказала она, — я раньше поражалась вот этому, — кивнула она на картинную галерею. — Устроим субботник — все вместе, глаза горят, красим, только брызги летят. Кто быстрее, у кого лучше выходит? Чисто, красиво, все рады… А наутро уже порезано, еще высохнуть не успело… Я понять не могла, кричала, разорялась. Ведь свой дом! Неужели на роду у нас написано в грязи жить? Или чистота глаз режет — пока углы не засрешь, душа не успокоится?.. А потом перестала удивляться. Стала просто брать краску и красить. И так всю жизнь — крашу, крашу… Они режут, а я крашу…
Весь дом был на уроках, только на втором этаже, у малышей, время от времени перекатывался из конца в конец коридора гулкий топот.
— Когда первый год работала, только после училища — планы грандиозные, куда там Макаренко… Подружилась со своими пятиклашками, они, как утята, за мной ходили. Старшие к ним не совались — знали, за любого из них по стене размажу… Как-то зашла в номер к мальчишкам — в Риге, я экскурсию для них из шефов вытрясла — а они вдруг налетели вдесятером… Четверо на руки, на ноги сели, один голову держит, остальные одежду по лепесточку сощипывают… И знают, гаденыши, что я ни на помощь не позову и ничего им не сделаю — на меня же помои польются: взрослая тетка со шпингалетами не справилась… Нормальные причем пацаны, не шпана, все хорошо потом устроились, никто не сел. У одного дочка в балетном училище… Думала, не переживу… — она усмехнулась. — Ничего. Закрасила… Никому никогда не рассказывала. Только вот тебе…
Дирекриса помолчала.
— Но, знаешь, чем дальше, тем больше кажется, что все — краска кончается…
Под лестницу заглянула секретарша. Маша встрепенулась было ей навстречу.
— Раиса Николаевна, контейнер с гуманитаркой пришел.
Директриса положила кисть.
— Ты продолжай пока, — кивнула она Маше. — Вернусь — догоню… — она ушла за секретаршей, деловито уточняя что-то на ходу.
Через минуту чужие острые каблуки быстро простучали мимо по коридору, вернулись и остановились у Маши за спиной. Она оглянулась: Галя, насмешливо склонив голову, разглядывала ее забрызганный краской наряд.
— Красишь? — спросила она. — Ну-ну…
Маша медленно окунула кисточку в ведро, сняла лишнее о край.
— А между прочим, твой любимый сегодня улетает с ней. Насовсем… В полвторого самолет, из Шереметьева… Если, конечно, тебе это интересно.
Маша с деревянной спиной молча продолжала работу.
— А летом поженятся. Мать ей уже платье шьет… Платье — абзац, она мне в каталоге показывала: вот здесь кружева, а снизу воланы, воланы до самого пола. Шляпка тоже кружевная, с вуалью, и перчатки до локтя. В церкви будут венчаться…