Дикая охота короля Стаха
Шрифт:
Михал повел в воздухе дулом длинного ружья и, не целясь, нажал на спуск. Стахевич молча, как будто так и надо было, кувыркнулся с седла, несколько раз перевернулся на земле и затих.
Михал подошел к нему, взял за уздечку коня и выстрелил Стахевичу прямо в лоб. Потом сурово сказал мне:
— Иди вперед, атаман. Рановато ты с ними добрым стал. Доброту — прочь. Обойдется без марципанов цыганская свадьба. Иди, мы тебя догоним. Иди по дороге к Холодной лощине. И не оглядывайся.
Я пошел. И в самом деле, какое я имел право миндальничать. Если бы этот бандит добрался
Сзади послышались стоны и вопли. Там добивали раненых. Я хотел обернуться — и не мог. Щипало в глотке. Но разве они не поступили бы с нами еще хуже?
Мужики догнали меня на половине дороги к лощине. Мчали на дрыкгантах с вилами в руках.
— Садись, атаман, — добродушно сказал Михал, указывая на коня. — С этими покончили. А прорва-матушка никому не расскажет…
Я, как только мог спокойнее, ответил:
— Ну и ладно. А сейчас быстрее к Рыгору. Потом вместе с ним пойдем на дом Дубатовка.
Мы домчали до лощины в мгновение ока и там застали самый конец той же трагедии. Рыгор сдержал слово, хотя с пойманными участниками охоты не расправились, как с конокрадами, а просто убили. Перед Рыгором лежал на спине последний из живых — совсем молоденький шляхтич. Я бросился к ним. А тот, поняв по моей одежде, что я не крестьянин, вдруг закричал:
— Матулька! Матулька! Меня убивают.
— Рыгор, — взмолился я, — не надо его убивать, он совсем еще молод.
И я уцепился в его плечо, но тут меня схватили сзади за руки.
— Прочь! — гаркнул Рыгор. — Уведите его, этого оболтуса! А они детей из Ярков шкодовали? Те с голоду сдыхали… с голоду! Человек есть, по-твоему, не имеет права?! У него матулька! А у нас матулек нема?! А у Михалового брата не было матульки? А у тебя ее нету, что ты такой добрый?! Слюнтяй! А ты знаешь, что этот вот «хлопчик молодой» сегодня Сымона, Зоськиного брата, застрелил?! Ничего, мы им учиним, как в песне, «Вавкалакову ночь» [47] .
И Рыгор, повернувшись, с силой всадил вилы в то, что распростерлось на земле.
47
«Ваўкалакава ноч» — крупная резня панов, учиненная мужиками во время восстания Мурашки в XVII в. (бел.).
Я отошел в сторону и присел на корточки. Меня рвало, и я не сразу услышал, как Рыгор, когда убитых уже побросали в трясину, подошел и взял меня за плечи:
— Дурень ты, дурень… Думаешь, мне не жалко? Сердце кровью обливается. Спать спокойно, кажется, никогда в жизни не смогу. Но терпеть так терпеть, а уж коли начали, так до конца. Чтоб ни одного не оставить, чтоб только мы одни, под круговой порукой, знали… «Молодой»! Ты думаешь, из этого молодого не вырастет старый гад? Вырастет! Особенно при воспоминаниях об этой ночи. Так будет нашего брата, холопа, «жалеть», что диву дашься. Отпусти его — сюда суд явится. Мне с тобой — в петлю, Михала и остальных — на каторгу. Кровью округу зальют, так
— Я понимаю, — сказал я. — Нужно, чтоб ни один из них не уцелел. Я вот Свециловича вспомнил. Надо, брат, отправляться к последнему из живых, к Дубатовку.
— Добро, — ласково проворчал Рыгор. — Веди. И отряд двинул за мной в сторону дома Дубатовка. Мы летели галопом, кони мчали так, будто за ними гнались волки. Месяц тускло освещал нашу кавалькаду, кожухи мужиков, вилы, мрачные лица, чучела на некоторых конях. Нам пришлось огибать болото вокруг Яновской пущи. Дорога показалась мне довольно долгой, пока мы не увидели кроны лип возле дома Дубатовка. Месяц заливал их мертвенным светом, и, несмотря на позднее время, в трех окнах горел огонь.
Я приказал людям спешиться саженях в пятидесяти от дома и окружить его плотным кольцом. Факелы держать наготове и по сигналу зажечь их. Приказ выполнили молча. Сам я перелез через невысокий забор и пошел между рядами почти уже голых яблонь, залитых мерцающим, неуверенным лунным светом.
— Кто с конями? — спросил я у шедшего за мной Рыгора.
— Хлопец один. Он, в случае чего, подаст нам сигнал. Вельми добре свистит. Прямо соловей-разбойник: кони на колени падают.
Мы крались дальше, и сапоги наши мягко ступали по влажной земле. Я подошел к окну: Дубатовк нервно ходил из угла в угол комнаты, часто поглядывая на стенные часы.
Я не узнал его. Это был совершенно другой Дубатовк и здесь, наедине с собой, конечно, настоящий. Куда девались доброта, сердечность и ласка, куда подевалось розовое, пышущее здоровьем и весельем лицо рождественского деда. У этого Дубатовка лицо было желтое, с резко опущенными уголками рта, с резкими складками возле носа. Глаза запали, смотрели мертво и мрачно. Я ужаснулся, увидев его, как ужасается человек, который проспал ночь в кровати и лишь утром нашел в ней змею, залезшую туда погреться.
«Как я мог быть таким беспечным?» — с ужасом подумал я.
Нет, с ним надо было кончать как можно быстрее. Он один опаснее десяти диких охот. Хорошо, что я во время драки лишил его на какое-то время возможности ездить верхом, иначе нам пришлось бы туго. Он бы не попер прямо на пули, он бы не дробил отряд — он раздавил бы нас с Рыгором, как котят, копытами своих коней, и теперь мы лежали бы на дне прорвы с выколотыми глазами.
— Пришли сюда, Рыгор, человек семь. Пусть ломают дверь парадного входа, а я попытаюсь оторвать доску в омшанике и неожиданно напасть на него оттуда. Только всем сразу…
— А может, попробовать выдать себя за охоту, постучать в окно и, когда откроет, схватить. Родню он отослал куда-то, один в доме, — сказал Рыгор.
— Ничего не получится. Это хитрая лиса.
— А все же попытаемся. Понимаешь, крови жалко…
— Гляди, парень, чтобы не было хуже, — покачал я головой.
Коней подвели к дому. Я с радостью увидел в окно, что лицо пана Рыгора прояснилось. Он пошел со свечой к двери, но вдруг остановился, недоумение отразилось на его лице. И в тот же миг он задул свечу, и комната утонула во мраке. Дело срывалось.