Дикая охота. Колесо
Шрифт:
Туман склонялся над миром, целовал землю, трогал призрачными руками волосы-деревья. Замерший мир тонул в осени, Мара - в мире, птицы тонули в небе, а листья - в воде. И она знала, к чему идет.
Чистый покой заполонил все сердце, до самого донышка, вымел все сомнения и страхи – даже боль из затянутых новой кожей шрамов. Ей так сильно хотелось быть чем-то прозрачным – тем самым осенним духом в старом, забытом всеми богами лесу. Всеми, кроме одного – древнего, верного.
Смотреть желтыми глазами на октябрьскую луну и чувствовать, как она отражается в бездонных зрачках, как ее лучи исчезают
Мара улыбалась своему Дому, прощаясь с ним до весны так же, как недавно прощалась лиреана. Поваленные шквальным ветром деревья, поросшие лишайниками и мхами. Задумчивые угрюмые валуны с шершавыми боками, под которыми притаились шляпки грибов. Прогалины с травой по колено, где летом вызревает крупная сочная земляника – и столько ее, что ступить невозможно! Ивовые косицы, колышущиеся на холодном ветру, а за ними – строгие темные силуэты вековых сосен и елей. Вот он, Дом. Вот она, Жизнь.
И не вернуться в жизнь – разве можно? Есть ли что-то иное, кроме этого покоя и бесконечного рождения?
Серебряный ручеек под землей резко вильнул в сторону, потянулся на север. Мара ощущала, как из всех уголков Гарварны духи медленно тянутся к Древу Бессмертного, и сотни сердец бьются в едином ритме и дрожат сладковатой и светлой тоской. Ее собственное сердце, отныне не принадлежащее ей, потягивало точно так же. В тишине слышались шелесты, шепоты, еле уловимое дыхание, тихий стук. Шорох шагов. Серебряный звон искорок. Песнь огоньков.
Как только сумерки опустились на леса Гарварны синим плащом, болотные искорки сами появились. Нынче им – сиять так ярко, как не сияли в летние ночи, да петь так звонко, будто в первый и последний раз. Впрочем, так оно и было.
Что-то заканчивалось, а что-то начиналось.
Перед лицом завис огонек. Мара вдруг ощутила что-то совсем иное, увидела то, чего не видела никогда в своей жизни: из мягкой глубины голубоватого сияния на нее глядели глаза. Красивые, бесконечно красивые глаза с бликами солнца на донышках. Женщина вгляделась в эти искорки. Под кожей - где-то в области шеи – волной прошлась удивительная дрожь - приятная, незнакомая, похожая на сердцебиение птички. А вокруг разливался тихий, ласковый звон, словно существо пело ей. Ведьма замерла, глубоко вдохнула – и открылась ему.
А затем был тихий голос.
Вереница образов.
Цепочки слов.
Тайный путь. Вот выходишь ты из дома, босиком да по выпавшему снегу, да бежишь, а за тобой - волнами легкая синяя, белая, серая ткань тумана, из ниоткуда возникшая.
А ты все бежишь, бежишь, хватаешь губами холод, смеешься, руки раскидываешь, дрожишь. И все дальше, дальше. Следом за исчезающими огоньками, синими и фиолетовыми, ловя их в замерзшие, но теплые ладони.
Выдыхаешь пар-воздух, скользящий по ключицам, и бежишь. Замираешь. Танцуешь в синей, хрустальной тьме. Среди призрачных, легких силуэтов ночных духов…
Среди волн мягкой темноты, мягких сумерек…
Слушай. Молчи.
А дрожь под кожей ходит и ходит, заставляет прикрывать глаза и улыбаться, заставляет ловить под веками вспышки и незримые образы. И вновь все, как в тумане сером.
Вновь срываешься со своей жердочки, птичка, и нет уже тебя здесь.
Духи, милые мои духи, спасибо вам за свободу от тела, чтоб можно было убегать босиком по снегу следом за хвостами синих комет, следом за сумрачными нитями.
Новый бег-полет, и ты бежишь, пока силы есть, ловишь ладошками снег, и бежишь. Дальше. Дальше. Так далеко, как только можешь - до обрыва, где высокая трава пригибается под ветром, где снега остались позади, и лишь вереск да полынь вокруг. Лишь бесконечность моря далеко внизу. Разбегаешься, и не падаешь. Летишь…
Губами, приоткрытыми - воздух. И петь.
Руками, дрожащими руками - звезды.
Глаза - закрывать. Растворяться. Слушать. Быть.
Невидимость и тонкий сумрак.
Назад - не оглянуться.
Дальше, дальше… Волны сумраков, таких цветных, таких одинаковых. Так вода захлестывает легкие, когда ты падешь в глубокое синее море, так жжет и душит, так уходят жемчужины дыхания вверх, к колышущейся поверхности. Но ты растворяешься. Тебе не нужно дышать. Ты и есть воздух. Ты и есть волшебство сумрака, ты и есть смеющийся дух, ты и есть развевающаяся трава над обрывом…
Огонек дрожал перед ней, а ведьма дрожала, глядя в него.
А потом искорка взвилась вверх, так далеко и высоко, растаяла в сизой дымке. Сердце колотилось где-то у горла, и женщина старалась дышать глубоко и мерно, пытаясь вспомнить саму себя – да только больше не было ее самой, и не было больше ничего. Только звездное колесо и прорастающая прямо из сердца серебряным ростком пустота.
Огоньки знали гораздо больше, чем самые древние духи. Огоньки и были ими, самыми древними, самыми первыми. Их радость, их детская беспечность – вот она, та самая сила, то самое важное, самое светлое знание, что вынесли они из сердца Бессмертного. Растворяясь в нем и обретая собственное сердце, они навек освобождались от плоти, от оков, становясь чистым светом. Чистой радостью. Чистой Жизнью.
Мара точно знала, кем бы хотела вернуться в мир.
Деревья расступились, и в густой синеве сумрака появился огромный силуэт исполинского древа, в ветвях которого вспыхивали синие и золотые искры. Шелестела листва, духи пели в кронах, и из темноты выходили тонкие, туманные, легкие фигуры, а вокруг них звенели серебром огоньки, высвечивая лица и сердца древних духов Гарварны.
Мара поклонилась низко, до самой земли, закрыв глаза.
Ночь Сна настала.
========== Глава 9. Ночь Сна ==========
…Как по осени вода в озерах синяя-синяя становится, словно диковинный драгоценный камень из тех, что привозят купцы из-за Эйнарвисского моря – плывут по ручейкам лодочки-листья. Плывут, золоченые, задевают резными краешками камышовые заросли, путаются в водорослевых сетях. Птичьими криками и детским смехом провожаемые, уходят в стылую даль, и прозрачные паруса их наполнены холодными ветрами, и руки русалок под днищами лодок белы. А там, за туманными низинами, начинается их дом, и возвращаются они туда так легко и радостно – вовсе не по-осеннему. Всякое возвращение Домой наполнено сладостью и щемящим счастьем – и кому не знать это лучше, чем палым листьям?