Дикие лебеди
Шрифт:
С тяжелым сердцем, вся в слезах, бабушка вместе с мамой семенила к пристани, чтобы спуститься на лодке вниз по Янцзы и начать долгое и опасное путешествие назад в Маньчжурию. Мама стояла на берегу, махая лодке, уплывавшей в туман, и думала, увидит ли она еще свою мать.
Был июль 1950 года. Мамин испытательный партийный срок подходил к концу, и партячейка усердно следила за ее поведением. В нее входило трое: мама, телохранитель отца и мамина начальница — товарищ Ми. В Ибине было так мало коммунистов, что эти трое поневоле оказались вместе. И начальница, и телохранитель склонялись к тому, чтобы маму не принимать, но прямого ответа не давали. Вместо этого они непрерывно устраивали
Каждая самокритика вызывала к жизни еще большую критику. Товарищи утверждали, что мама ведет себя «буржуазно». Она не хотела отправляться в деревню заготавливать продовольствие. На замечание, что она все — таки пошла, повинуясь воле партии, последовал ответ: «Но ты ведь не хотела». Ее обвиняли в том, что она питается не как все, да еще ей дома готовит мать. Кроме того, почему она поддается недомоганию больше, чем другие беременные? Товарищ Ми раскритиковала ее и за новую одежду, сшитую для будущего младенца: «Что за буржуазная расточительность! Неужели нельзя завернуть ребенка в старые тряпки, как это делают остальные?» Мамина печаль при расставании с бабушкой была расценена как несомненное доказательство тяжкого проступка — «чрезмерного внимания к семье».
Лето 1950 года выдалось небывало жаркое и влажное, воздух раскалялся выше +40 °C. Мама мылась каждый день, и это также вызывало неудовольствие. Крестьяне, особенно на Севере, откуда происходила товарищ Ми, мылись крайне редко из — за нехватки воды. Партизаны обоего пола соревновались, у кого больше «революционных насекомых» — вшей. Опрятность считалась качеством непролетарским. Когда душное лето сменилось прохладной осенью, папин телохранитель выдвинул новое обвинение: «Мама ведет себя, как дама при гоминьдановском чиновнике», потому что моется горячей водой, оставшейся после отца. Ради экономии топлива ввели правило, что лишь чиновники выше определенного уровня могут использовать горячую воду. Отец подпадал под это правило, а мама нет. И хотя родственницы отца советовали ей перед родами горячее мытье, он принял сторону телохранителя. Мама страшно сердилась на отца из — за того, что он не защищает ее от бесконечных вторжений в ее личную жизнь.
Именно в ничем не ограниченном вторжении в жизнь людей и заключалась суть так называемого «идейного перевоспитания». Мао требовал от коммунистов не только самодисциплины, но и полного подчинения революционной идеологии, в большом и в малом. Каждую неделю для «революционеров» проводились собрания — «проверка мыслей». Нужно было критиковать себя за неправильные мысли и выслушивать критику от других. Тут торжествовали мелочные лицемеры, использовавшие возможность выместить на других собственную зависть и неудовлетворенность жизнью; люди крестьянского происхождения нападали на «буржуазию». Считалось, что надо учиться у крестьян, потому что китайская революция — это революция крестьянская. Интеллигенция ощущала свою вину за то, что жила лучше, и на этом зиждилась самокритика.
Собрания были одним из эффективнейших инструментов контроля за гражданами. У людей не оставалось свободного времени, частная жизнь исчезала. Мелочность, царившая на этих собраниях, провозглашалась самосовершенствованием через очищение. Мелочность вообще была одной из основ революции, при которой назойливость и невежество восхвалялись, а зависть входила в систему надзора. Мамина ячейка мариновала ее неделю за неделей, месяц за месяцем, и заставляла выступать с бесконечной самокритикой.
Ей не оставалось иного выбора, кроме как предаваться этому мучительному занятию. Жизнь революционера не имела смысла вне партии, это было словно отлучение от Церкви для католика. К тому же, процедура была стандартная. Отец также прошел через нее и принял ее как необходимый этап на пути в революцию. Это испытание не кончилось для него до сих пор и тогда. Партия никогда не скрывала, что перевоспитание — процесс болезненный. Мамины мучения воспринимались как нечто совершенно нормальное.
После всех терзаний мамины товарищи проголосовали против принятия ее в полноправные члены. Она впала в глубокую депрессию. Она всецело отдалась революции, а теперь оказалась ей не нужна. Особенно обидно было думать, что ее не принимают по совершенно дурацким причинам, по решению двух людей, чей образ мышления на световые годы отстал от партийной идеологии в ее понимании. Ее не пускали в прогрессивную организацию отсталые люди, а получалось, что перед революцией не права она. Она подсознательно думала и о другом, более прозаическом обстоятельстве, хотя не признавалась в этом себе самой: если ее не примут в партию, это будет означать вечное клеймо и позор.
С такими мыслями в голове мама пришла к ощущению, что мир повернулся против нее. Она стала бояться людей и плакала в одиночестве. Даже это приходилось скрывать, чтобы не упрекнули в недостатке веры в революцию. Она не могла винить партию, казавшуюся непогрешимой, поэтому обратила свой гнев против мужа, который, будучи отцом ее ребенка, не встал на ее защиту. Она бродила по набережной, глядела в мутные воды Янцзы и думала о самоубийстве, представляя, как накажет этим мужа и как он будет мучиться угрызениями совести.
Решение партячейки ушло на подтверждение в более высокую инстанцию. На этот раз ее дело рассматривали трое широко мыслящих интеллектуалов. Они сочли, что с мамой обошлись несправедливо, но по партийным правилам было очень сложно обойти решение ячейки. Поэтому они затянули дело. Это не представляло труда, потому что тройка редко встречалась. Как отец и другие чиновники — мужчины, они обычно пребывали где — нибудь далеко, заготавливая продовольствие или воюя с бандитами. Зная, что Ибинь почти не защищен, и в отчаянии от того, что оба пути к отступлению — на Тайвань и через Юньнань в Индокитай и Бирму — отрезаны, довольно крупное войско, состоящее из гоминьдановских солдат, помещиков и бандитов обложило город, и казалось, что он вот — вот падет. Отец поспешил из деревни, как только узнал об осаде.
Поля начинались прямо за городскими стенами, растительность подступала почти к самым воротам. Воспользовавшись этим, нападающие подобрались вплотную и начали бить в северные ворота огромными таранами. В авангарде шел отряд «Широкого меча», состоявший в основном из безоружных крестьян, которые выпили «заговоренной» воды и верили, что теперь неуязвимы для пуль. За ними шли гоминьдановские солдаты. Сначала командир коммунистов пытался направить огонь на гоминьдановцев, надеясь обратить крестьян в бегство.
Мама, на восьмом месяце, вместе с другими женщинами носила защитникам пищу и воду и уносила в тыл раненых. Еще в школе ее научили оказывать первую помощь. Мама не боялась. Примерно неделю спустя осада провалилась, коммунисты перешли в контрнаступление и навсегда уничтожили практически всю вооруженную оппозицию в районе.
В Ибине тут же началась земельная реформа. Летом коммунисты приняли закон о сельскохозяйственных преобразованиях, которым предстояло изменить лицо Китая. Основной принцип — «возвращение земли домой» — гласил, что поля, скот и дома нужно распределить примерно поровну. Помещикам выделялась такая же доля, как всем остальным. Отец участвовал в выполнении программы. Маму освободили, так как она вскоре должна была родить.