Дикие лебеди
Шрифт:
Воздух Цзиньчжоу стал для мамы невыносимым. Она сказала мужу, что им надо поскорее отсюда уехать. Он согласился, хотя ожидал повышения, и обратился в горком с просьбой о переводе, мотивируя ее желанием вернуться в родной город, Ибинь. В горкоме были удивлены, потому что совсем недавно слышали от него, что именно там он работать не хочет. На протяжении всей китайской истории чиновников отправляли служить подальше от родных мест — чтобы не было соблазна покровительствовать родным и близким.
Летом 1949 года коммунисты развернули стремительное наступление на юг. Они взяли столицу Чан Кайши, Нанкин, и казалось, вот — вот войдут в Сычуань. Опыт работы в Маньчжурии доказал, что они отчаянно нуждаются в верных управленцах из числа местных жителей.
Партия утвердила папин перевод. Через два месяца после свадьбы — и меньше чем через год после Освобождения — они покинули мамину
7. «Через пять горных ущелий»: Мамин «великий поход» (1949–1950)
Перед самым отъездом из Цзиньчжоу маму временно — на испытательный срок — приняли в партию благодаря заместительнице председателя горсовета, ведавшей Женской федерацией. Она заявила, что маме это понадобится на новом месте. Полноправным членом партии она могла стать только через год, если ее сочтут достойной.
Родители отправлялись в путь вместе с другими коммунистами — всего набралось больше сотни человек, — и двигались они в Сычуань. Ядро группы составляли мужчины, коммунисты — руководители, уроженцы юго — западных областей, женщин было совсем мало — в основном жительницы Маньчжурии, вышедшие замуж за сычуаньцев. На время путешествия их разбили на отряды и выдали зеленую армейскую форму. Им предстояло пересечь территории, где все еще бушевала гражданская война.
27 июля 1949 года бабушка, доктор Ся и ближайшие мамины друзья, большая часть которых находилась под подозрением у коммунистов, пришли на вокзал, чтобы проводить моих родителей. Во время прощания маму раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, она казалась себе птицей, вырвавшейся на свободу из клетки; с другой — не знала, доведется ли ей — и когда — вновь увидеть любимых и дорогих людей, особенно мать. Путешествие предстояло опасное, Сычуань по — прежнему находилась в руках Гоминьдана. Ее отделяло невообразимое расстояние в полторы тысячи километров, и мама не слишком надеялась когда — нибудь вернуться в Цзиньчжоу. Ей очень хотелось плакать, но она сдерживала слезы, чтобы еще больше не расстраивать мать. Когда перрон начал уплывать вдаль, папа попробовал ободрить ее. Он сказал, что надо проявить стойкость и что как молодая студентка, «пришедшая в революцию», она должна «пройти через пять горных ущелий» — то есть полностью изменить свое отношение к семье, профессии, любви, прежнему образу жизни и физической работе, а новые взгляды можно обрести, только испытав трудности и лишения. Партия учила, что образованным людям, вроде мамы, нужно избавиться от «буржуазности» и стать ближе к крестьянам, которые составляли более восьмидесяти процентов населения страны. Мама слышала эти теории сотни раз. Она соглашалась с тем, что должна перевоспитать себя, чтобы принять участие в построении нового Китая; она даже написала стихотворение о том, как встретит «песчаную бурю». Но она жаждала нежности и понимания и не могла смириться с тем, что не находила их у мужа.
В Тяньцзине, примерно в четырехстах километрах к юго — западу, поезд остановился — здесь кончалась железнодорожная ветка. Отец захотел показать маме город. Тяньцзинь был большим портом, где США, Япония и некоторые европейские страны еще недавно владели «концессиями», экстерриториальными анклавами (генерал Сюэ умер во французской концессии Тяньцзиня, хотя мама этого не знала). В городе были целые кварталы в западном стиле, с величественными зданиями: элегантными французскими дворцами рубежа веков; легкими итальянскими палаццо; чрезмерно пышными австро — венгерскими особняками в духе позднего рококо. Эта была необычная выставка собранных воедино достижений восьми наций, желающих впечатлить друг друга и китайцев. Не считая приземистых, серых, тяжелых японских банков, знакомых по Маньчжурии, и русских банков с зелеными крышами и стенами нежных желто — розовых оттенков, мама впервые видела подобные здания. Отец читал много иностранных книг, и его всегда захватывали описания европейской архитектуры. Теперь он впервые видел ее собственными глазами. Мама заметила, что он изо всех сил пытается заразить ее своим энтузиазмом, но, гуляя вместе с ним по улицам, обрамленным душистыми софорами (Софора — крупное дерево семейства бобовых высотой до 20 м с округлой широкой кроной и бело — желтыми цветками, собранными в метелки.), она по — прежнему пребывала в мрачном настроении. Она уже скучала по матери и не могла простить моему отцу, что он не утешает ее, что он такой деревянный, хотя понимала, что он по — своему, неловко, пытается ее ободрить.
Разрушенная железная дорога была только началом. Путь пришлось продолжать пешком, и дорога кишела отрядами местных помещиков, бандитами и гоминьдановскими соединениями, отставшими от своих во время наступления коммунистов. В группе было всего три винтовки, одна из них у отца, на каждой стоянке местные власти давали им взвод сопровождения, обычно с парой пулеметов.
Каждый день они преодолевали большие расстояния, часто по труднопроходимым тропам, со скаткой и другим грузом на спине. Бывшие партизаны к этому привыкли, но уже на второй день мамины ступни покрылись волдырями. Она не могла остановиться, чтобы передохнуть. Коллеги посоветовали в конце дня опустить ноги в горячую воду и выпустить жидкость иголкой с волоском. Это принесло мгновенное облегчение, но на следующий день идти стало еще мучительнее. Каждое утро она сжимала зубы и заставляла себя продолжать путь.
Большую часть пути дорог не было. Поход становился особенно тяжким, когда шел дождь: земля превращалась в скользкое месиво, и мама без конца падала. К концу дня грязь покрывала ее с ног до головы. Добравшись до ночлега, она бросалась на землю и лежала не в силах пошевельнуться.
Однажды они прошагали около пятидесяти километров под ливнем. Воздух раскалился (было выше +30°), и мама, промокшая до нитки под дождем, еще и обливалась потом. Им нужно было перебраться через гору — не очень высокую, около тысячи метров, но мама была в полном изнеможении. Скатка тянула ее вниз как камень. Глаза заливал пот. Она задыхалась. Перед глазами плыли мушки. Она еле передвигала ноги. Добравшись до вершины, она подумала, что мука позади, но спускаться было почти так же тяжело. У нее онемели икры. Они шли по диким местам, по крутой узкой тропе вдоль пропасти глубиной в сотни метров. Ноги дрожали, она не сомневалась, что упадет в бездну. Несколько раз она едва успевала спастись, схватившись за дерево.
Одолев горный перевал, группа очутилась перед несколькими глубокими бурными потоками. Вода доходила маме до пояса, она с трудом удерживалась на ногах. Посреди одной из рек она споткнулась, и ее унесло бы стремниной, если бы шедший рядом мужчина не успел поймать ее. Она чуть не разрыдалась, особенно когда увидела, что в этот самый момент другую женщину переносит через реку муж. Хотя он занимал высокую должность и имел право ехать в машине, он отказался от привилегии, чтобы идти вместе с женой.
Мой отец не предложил маме перенести ее. Его везли в джипе вместе с телохранителем. Ранг позволял ему пользоваться джипом или лошадью, в зависимости от ситуации. Мама долго надеялась, что он подвезет ее или хотя бы возьмет к себе в машину ее пожитки, но он не предложил ей и этого. Вечером того дня, когда она чуть не утонула в реке, мама рискнула выяснить с мужем отношения. Это был ужасный день. Кроме всего прочего, ее постоянно рвало. Неужели он не может хоть иногда брать жену в свой джип? Он ответил резко: такой поступок сочтут кумовством, ведь ей машина не полагается. Папа твердо решил бороться с вековой китайской традицией опекания родственников. К тому же маме надлежало пройти через трудности. Когда она возразила, что ее подругу нес муж, папа ответил: это совсем другое дело, ведь подруга — старая коммунистка. В 1930–е годы она командовала партизанским отрядом вместе с Ким Ир Сеном, возглавившим впоследствии Северную Корею, и сражалась с японцами на северо — востоке. В длинном списке утрат, пережитых ею на революционном пути, значилась и гибель первого мужа, казненного по приказу Сталина. Мама, молоденькая студентка, не вправе сравнивать себя с этой женщиной, сказал мой отец. Если окружающие увидят, что ей оказываются поблажки, она не избежит неприятностей. «Это в твоих же интересах, — добавил он, напомнив, что решение о постоянном членстве в партии еще не принято. — У тебя есть выбор: попасть либо в машину, либо в партию, одно исключает другое».
Он был по — своему прав. Китайская революция была в основе своей крестьянской, а крестьяне жили крайне тяжело. Они чрезвычайно болезненно воспринимали стремление к комфорту. Революционеру следовало закалить себя до такой степени, что он просто не замечал трудностей. Мой отец прошел через это в Яньани и в свои партизанские дни.
Мама знала эту теорию, но не переставала думать, что отец нисколько не жалеет ее, хотя ее тошнит, она чувствует себя совершенно больной и разбитой и еле плетется по жаре со скаткой, на свинцовых ногах.