Дикие ночи
Шрифт:
— Только что явилась Лора с большой сумкой, она раскладывает свои вещи в шкафу и говорит, что теперь будет жить здесь, что ты согласился.
Я прошу Сэми не оставлять Лору одну в квартире, она может все там разгромить.
— Я сейчас приеду.
Я прошу отца поехать со мной, у меня самого не хватит духу выставить ее. Он ведет машину, а я безвольно сижу рядом. Мы входим в квартиру, и я говорю себе, что у него, может быть, есть еще шанс уговорить Лору: она его обожает точно так же, как ненавидит мою мать. В квартире отец сразу же начинает говорить с ней, но в этот момент вмешивается Сэми, хватает ее за талию и выталкивает на лестничную площадку. Папа отшвыривает
Лора собрала свои вещи в дорожную сумку. Мы садимся в машину отца и едем к XV округу. Мы целуемся, и она выходит из машины. Лора явно удручена, но по презрительной, вызывающей улыбке, промелькнувшей на ее губах, я понимаю, что ничего не кончено. И она знает, что я знаю. Мне хочется затрахать ее до смерти. Лора идет к своему дому, мы отъезжаем, а ее тонкий силуэт исчезает за решеткой и поросшим травой и цветами холмиком сада.
Я ужинаю с родителями: все делают вид, что обстановка разрядилась. Мама говорит, что я должен остаться ночевать, но я отказываюсь. Я еду в своей машине к Парижу, окутанному оранжевым сиянием, сотканным из света и смога.
Я нажимаю на кнопку звонка, над которым все еще висит табличка с моей фамилией. Лора открывает мне дверь.
— Я знала, что ты придешь. — Больше мы ничего не говорим. Теперь слышны лишь шорохи снимаемой одежды, безмолвный диалог наших оргазмов.
Я одеваюсь — не собираюсь ночевать у Лоры. Все те же, бесконечно повторяемые жесты: дойти до машины, открыть дверцу, завести мотор, ехать в ночи, встречаясь со слепящими огнями встречных машин.
Сэми в квартире нет. Я зажигаю лампу на письменном столе, беру листок бумаги и начинаю писать Лоре письмо:
«Уезжая от тебя, я поехал по кольцевому бульвару, потом выехал к Заставе Шапель, остановился на красный свет. Перед моей машиной перешли дорогу четверо молодых ребят — двое парней и две девушки, им не было и двадцати. Я долго смотрел им вслед. На следующем перекрестке зажегся зеленый свет. Чтобы не попасть под машину, ребятам пришлось бежать, оба парня схватили девчонок за руки. Именно этот жест, такой простой — одна рука накрывает другую — причинил мне ужасную боль, ты даже представить себе не можешь, как мне было плохо! Именно этого ты ждешь от меня, а я не способен тебе дать такой простой вещи. Твои двадцать лет жаждут именно такой простоты.
Я искал это ощущение долгие годы, сотни ночей, возле сотен чужих тел. Я не хочу такого же мучения для тебя. Я хочу, чтобы ты нашла. Нашла руку, которая накроет твою ладонь, нашла человека, с которым испытаешь настоящую любовь. Со мной это невозможно, так пусть это будет кто-нибудь другой.
Я не хочу говорить о забвении в том смысле, как ты его понимаешь: слишком радикально, жестко и немного наивно, но я не хочу больше причинять тебе боль.
Я прошу тебя только об одном: если ты действительно можешь помочь мне жить дальше, как бы ты это ни делала, сделай это, ведь я так боюсь, я не заслуживаю смерти. Не сейчас. Не так.
Обнимаю тебя так крепко, как только могу.»
Я иду по Парижу и говорю себе, что это единственный город, в котором я не решаюсь поднять глаза на то, что меня окружает. Я хотел бы видеть лучше, хотел бы чувствовать волнение, но мой взгляд горизонтален, он упирается в землю, не реагируя даже на серый асфальт тротуара. Иногда я отвлекаюсь на что-нибудь, поворачиваю голову, чтобы взглянуть на лицо или силуэт прохожего, но они исчезают из виду, и все начинается сначала.
За некоторые взгляды и жесты, которые, я знаю, будут длиться лишь мгновение, я отдал бы сто лет жизни. Абсурдность моих действий стоит обсуждать только потому, что я уверен в собственном бессмертии; но я знаю также, что время мое сочтено, знаю это лучше всех других смертных.
Я ужинаю с Марком, и мы говорим о наших разочарованиях, нереализованных мечтах. Наша дружба устояла перед временем — ей уже шестнадцать лет. Марк рассказывает мне о своей новой пластинке, о том, что Мария бросила его и он спит с кем попало.
Я уезжаю в Африку, и это снова бегство: я буду снимать репортаж в Абиджане и беру с собой Сэми в качестве ассистента. Продюсер и режиссер летят с нами. Мы пересаживаемся в аэропорту Мадрида, и нам приходится ждать три часа. У меня закрываются глаза, но внезапно я замечаю знакомый облик: красивое лицо, прекрасное тело, хотя походка немного жесткая, слишком быстрая. Эрик… Он пробирается между сиденьями из лилового пластика, не замечая меня. Он совсем не изменился с момента нашего разрыва, тогда, под прожекторами речного пароходика. Он все так же напоминает снаряд, запущенный наугад в поисках успеха. Я окликаю его, и он падает в мои объятия, начинает упрекать за то, что я ни разу не позвонил сам и не ответил ни на одно послание, которые он оставлял на моем автоответчике. Все те же слова и движения, как будто время остановилось и мы не расставались. Я говорю Эрику, что поезд ушел, что я давал ему массу возможностей вернуться. Сэми все это явно забавляет.
Оранжевое такси вылетает на бульвар Жискар д’Эстена и везет нас к центру города, проезжает на красный свет, кто-то истерически сигналит нам вслед. Шоферы такси в Абиджане такие нервные, что их называют «черный кофе». Альфа Блонди воспела кровь, льющуюся каждую ночь на этой артерии, ведущей к Плато: «Бульвар Жискар д’Эстен, бульвар смерти…»
Мы поселяемся в отеле «Вафу», очень шикарном: номера расположены в соломенных хижинах на сваях с видом на лагуну. Мы с Сэми получаем номер с двумя большими кроватями.
Я должен снимать репортаж о ньяме-ньяме. Это такой танец, что-то вроде хореографического кун-фу, исполняемого абиджанскими хулиганами. Банда из одного квартала встречается с бандой из другого, и они танцуют, вместо того чтобы драться.
У меня свидание с Сирики на террасе отеля «Кокоди». Он маленький, молодой, с лысеющим лбом и уже работал с европейцами над документальными съемками. Он говорит продюсеру:
— Я стою дороже других, но вы можете потребовать от меня чего угодно, и я вам это достану!
Продюсер колеблется, но я советую ему нанять африканца.
На следующий день Сирики организовал мне встречу с двумя шефами банд из Трешвиля и Аджаме. Мы оказываемся в зарослях маки недалеко от моего отеля, договариваемся устроить свидание между двумя бандами три дня спустя на автовокзале Трешвиля. Они будут танцевать ньяму-ньяму, а я буду снимать.
А пока я снимаю город, контраст между нищетой и роскошью, покосившиеся крыши бидонвиля прямо под башней отеля «Ивуар». Я беру интервью у главарей банд, у танцоров, молодых негодяев, говорящих между собой на жаргоне нуши. Они напоминают о нищете, о бедных иммигрантах из Буркина-Фассо, которые крадут, чтобы выжить, а местные жители наказывают их, вбивая в черепа длинные гвозди.