Дикие нравы
Шрифт:
И вот уже яркий сноп света прожектора нещадно режет глаза, взмокшая потом от страха и возбуждения ладонь сжимает выломанный из кроватной спинки железный штырь, сердце рвется из груди, проваливаясь с каждым ударом все ниже и ниже в живот.
— Ур-ра! Ур-ра! — задыхаясь от ярости и страха, визжит кто-то рядом.
И несущаяся прямо на прожектора, колючку и вышки толпа, подхватывает крик диким бьющим по нервам ревом:
— Рра! Рра! Аргх! Рра!
Где-то впереди слышны сухие и звонкие, будто щелчки пастушьего бича выстрелы, он они быстро смолкают. Будто неудержимый морской прибой, пенной волной накатывающийся на берег, толпа бегущих людей сметает жидкую цепочку пятнистых фигур с оружие, рвется дальше, топча тысячами ног тела своих и чужих, воя от страха
— Бей! Круши! — взлетает над толпой крик.
— Сука! Сука! — отчаянно взвизгивает кто-то впереди. — На! Получай! Сука!
— Бей! — надрывается вместе со всеми Витька Васнецов, захваченный темной волной ярости, зараженный разрушительной энергией толпы.
Тяжелые ботинки гулко стучат по выложенному досками барачному коридору. Где-то там впереди слышны выстрелы, резкие команды на чужом языке, паническая суета, где-то там впереди враг, которого надо уничтожить, раздавить, как ядовитую гадину, живьем вбить в этот гулкий пол. За все! За страх и унижения плена, за предательство офицеров, за угнетенных негров, за Барсука!
— За Барсука! — бьется о стены коридора Витькин крик.
— Бей! Убивай! — вторит ему яростный рев.
Бельгийский коммандос оказывается перед ним совершенно неожиданно, огромные в пол лица расширенные от страха глаза, нервно суетящиеся, дергающие затвор заклинившей винтовки руки, вздрагивающие по-детски пухлые губы. А Витька уже даже не может остановиться и просто с разбегу врезается в бельгийца, отчаянно размахивая зажатой в руке железякой. Толчок так силен, что коммандос валится на пол, а Васнецов, не рассчитавший бросившей его вперед инерции удара, оказывается вдруг прямо перед ним на коленях. Еще один замах. Металлический прут со свистом разрезает воздух и хлестко впечатывается в инстинктивно прикрывшие голову руки врага. Еще удар, еще! Бельгиец тонко по-заячьи верещит, пытаясь откатиться, отползти в сторону, но удары ног, бегущих мимо людей отбрасывают его назад. Назад, туда, где ослепленный багровым туманом ярости Витька раз за разом заносит над головой вырванный из спинки кровати прут.
— Отойди! — кричит кто-то прямо в ухо. — Отойди, дай я!
Не сразу поняв, что означают эти слова, к кому они вообще обращены, Васнецов еще раз опускает свое оружие на безвольно мотающуюся из стороны в сторону голову врага.
— Да, подвинься же ты! — голос клокочет от едва сдерживаемой злобы.
Чужое плечо больно упирается в ребра.
— Не так надо! Вот так!
Повернув голову в бок, он совсем рядом видит искаженное гримасой ненависти лицо Литовского. В руках москвича точно такой же прут, вот только держит он его двумя руками за один конец, занося, будто кинжал для колющего удара.
— Х-ха!
Прут врезается бельгийцу в переносицу, отчетливо слышен противный хруст ломаемых костей. Потом, чертя широкую кровавую борозду, неровно обломанный конец железки съезжает к глазу, легко входя в самую глазницу. Воздух прорезает истошный нечеловеческий крик, из глаза медленно ползет густая белая жидкость быстро краснеющая. Васнецов в ступоре смотрит не в силах отвести взгляда, как железный прут быстро вращается внутри черепа бельгийца, как конвульсивно подергивается его тело в такт каждому движению Литовского. А потом коммандос вдруг разом распрямился, чуть не сбросив оседлавшего его солдата, вытянулся, царапая пальцами пол, и затих окончательно.
— Понял?! Понял, как мы их?! — восторженно орет Литовский, размахивая прямо перед лицом своим окровавленным оружием. — Всех убьем! А-а!
Васнецов с ужасом замечает, что взгляд его товарища совершенно безумен, сейчас в нем смерть, жуткая, торжествующая, хохочущая.
— Давай! Вперед! Ну, что же ты?! — неистовствует Литовский.
И Витька, покачиваясь, встает, неуверенно перешагивая через распростертое на полу тело. Вокруг уже никого нет, оставшихся в живых бельгийцев добивают где-то в дальних углах здания, извлекают спрятавшихся под койками, в кладовках, выволакивают наружу и забивают насмерть ударами железных прутов и тяжелых
Вскоре все кончено. Ни одного живого бельгийца в лагере не осталось.
— Скорее, скорее! — торопит вооруженный трофейной винтовкой Тарасюк.
Солдаты, наспех расхватав добытое оружие, грузятся в принадлежавшие охране джипы, набиваются в грузовичок, возивший продукты из города. Набиваются под завязку, также как в переполненные в час пик автобусы, плотно вжимаясь друг в друга разгоряченными телами, облепляя подножки, забираясь на капоты и крыши кабин. Мест на всех все равно не хватает. Головной джип нетерпеливо сигналит и переваливаясь ползет к выходу из лагеря. Небольшая колонна выстраивается следом. Те, кто не смог отвоевать себе место в машинах бегут рядом.
— Малый ход! — орет с переднего сиденья головного джипа Тарасюк. — Кто не вместился, топает рядом, через три километра меняемся. Не боись, братва! Никого не бросим, уходить, так вместе!
Васнецов бежит, задыхаясь в пыли и выхлопных газах, судорожно вцепившись левой рукой в низкий борт продуктового грузовичка, правая все еще сжимает теперь уже бесполезный прут. Легкие, кажется, сейчас вывернутся наизнанку, поднявшаяся откуда-то изнутри мокрота, сворачивает горло в тугой узел, мешая дышать. Он пытается отплюнуться от этой мерзости, но вязкая тягучая слюна лишь размазывается по подбородку. Ноги наливаются свинцом и лишь по инерции продолжают сменять одна другую, еле выдерживая заданный темп. Колени ощутимо подрагивают, вот-вот одно из них должно бессильно подломиться под весом его неимоверно отяжелевшего тела. Сколько уже продолжается этот бег? Сколько еще может выдержать слабая человеческая плоть? Нет ответа…
Кто-то спрыгивает с машины, совсем рядом с ним, примеривается к его шагу и, оказавшись рядом, хрипит прямо в ухо:
— Давай, братуха, лезь в кузов, теперь я ножки разомну!
Это спасение, только сейчас он ясно понимает, что еще несколько секунд этого бега и он не выдержал бы. Просто упал бы лицом вниз на пыльную дорогу, прямо под ноги бегущим рядом солдатам. Теперь же он спасен, надо просто запрыгнуть в кузов, занимая освобожденное для него место. Однако обессилевшие руки все никак не могут сделать необходимый рывок, подтягивая тело на спасительный борт. Чьи-то сильные пальцы вцепляются ему под мышки и выдергивают прямо из-под накатывающихся колес, еще кто-то тянет за шкирку. Под натужное всхрапывание и добродушный мат, его все-таки втягивают в кузов и он еще с минуту тупо смотрит, на бегущую под колеса буро-коричневую ленту грунтовой дороги, все пытаясь отдышаться, выхаркать набившуюся в горло пыль.
Васнецов сам не заметил, как задремал, вернее впал в какое-то пограничное состояние между сном и явью, одновременно, видя и галдящих в кузове грузовика бойцов и убегавшую назад стену леса, но как бы не присутствуя здесь, не слыша что вокруг говорят, не умея даже двинуть рукой или ногой. Так в полном оцепенении и ехал он куда-то неизвестно куда по чужой африканской стране, будучи здесь рядом со своими товарищами и, тем не менее, отсутствуя в этом мире, прочно выпав из реальности. В какой-то момент он заметил, что все еще держит в руке вырванный из кроватной спинки прут с облупившейся голубой краской, кое-где покрытый подозрительными бордовыми потеками. «Это же кровь», — вяло и отстраненно подумал он и, сделав над собой немалое усилие, разжал пальцы. Ему не хотелось, чтобы покрытая чужой кровью железка оставалась в его руке. Прут мягко скользнул из ладони, но в тесноте кузова не упал, а так и остался стоять, прижатый чьей-то ногой к колену Васнецова. Это было противно, но сил отбросить ненавистную железяку не было. Его вдруг начало трясти, как в лихорадке, скручивая все внутренности узлами. Это выходил из организма пережитый страх. Он с ужасом глядел на неестественно возбужденные перекошенные гримасами, раскрасневшиеся лица бойцов, но почему-то вместо них видел лишь посиневшего бельгийца с вытекшим глазом, конвульсивно дергающегося на пыльном загаженном полу. Спасаясь от этого видения, он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним уже мелькали ветхие припорошенные пылью постройки туземной деревеньки.