Дикие пчелы
Шрифт:
Переселенцев тут же окружили старожилы. А старожилом здесь назывался тот, кто прожил хотя бы год на этой земле. И не поймут новички, то ли рады люди их приезду, то ли нет – в глазах у каждого тупое безразличие; голодный блеск, усталость.
Одна баба вздохнула и сказала:
– Господи, еще одних бог принес на маету!
А старожил Феофил Розов, низкорослый, рыжеватый, поддернул опадающие штаны, высморкался, шаркнул ногой по пыли, зло заговорил:
– Значит, и вам не сидится на месте? Трясете штанами, а толку-то? Кормить вшу приехали? А для ча?
– А ты для ча сюда приволокся? – хмуро огрызнулся Калина.
– Тебя, дурака, не спросил, вот и приволокся. Но когда задумаешь бежать назад, приди ко мне – покажу верную дорогу.
– Бежать нам уже некуда, – устало ответил Калина. – Позади царь, впереди море. Да и зачем бежать, вона сколько здесь земли, знай паши. Дома бы с такой землей я развернулся!
– Развернулся бы ногами к шее… Здесь уже не один ерой развернулся. Вона видишь погост, все туда пошли, кто хотел развернуться.
– Будя! – строго сказал высокий и дородный мужик. – Я Ломакин, старшина деревни. Пять лет уже здеся живу, и ничо. А этого заморыша не слухайте. Он тем и жив, что срамит всех и вся, а сам и верно только трясет штанами. Приехала – приветим. Только вот что, други, земли здесь и впрямь трудные, крепкие, каждый клочок отвоевывать надо. Тайга. Но вы не бойтесь, осилите. Глаза боятся, а руки все сделают. Откуда?
– Тамбовский я, чай! – ответил Калина.
– Ну! – обрадовался Розов. – Земляк, знать. А тут уже «чай» не говорят. Тут без «чай» обходимся. Тогда не убежите: тамбовские люди до земли жадные, потому как вдосталь никто, окромя кулачья, ее не имел. Как там и что?
– Ха, давно ли сам-то оттуда? – смягчился и Калина.
– Второй год. После бунта уехал. Ить и наша деревня бунтовала.
– А ты? – повернулся Ломакин к Турину.
– Я что, я вечнопоселенец, мне бежать и вовсе нельзя.
– Политический поди? – насторожился Ломакин.
– Не дорос до политического, но был с ними, потому и угодил сюда.
– Славно. Но уговор такой – не впутывай людей в политику, им и без политики тута тошно, – нахмурил кустистые брови старшина.
– Чего их путать, сами помалу узнают правду.
Ломакин отвел переселенцам места под дома. Просто привел в дубняк и сказал:
– Тут и ставьте себе жилье.
Разбили переселенцы свои латаные палатки, а вечером собрался народ, чтобы послушать байки со всего света. Что там творится?
– А что там творится? Вся Расея в бегах. Мечется мужик, все ищет себе пристанища. Да кусок посытнее. Лучше скажите, как вы тут? – заговорил Турин.
– Здесь главное дело – найти жилу, поймать фазана за хвост, тогда поживешь, – уже без зла заговорил Феофил.
– А ты поймал? – усмехнулся Турин.
– То-то, что нет. Но поймаю. А когда поймаю, то уж не отпущу.
– Как найти ту жилу? – встрепенулся Калина.
– Очень даже просто. Землю пахать, знамо, надо, но вся сила в тайге: там зверь, там пушнина, там корень женьшень. Энто такой корень, коий стоит здесь дороже золота. Его пьют и едят от всякой хворобы. Будто старик молодеет на десятки лет. Когда все добудешь, потом надо сколотить лавочку – и живи, в ус не дуй.
Долго говорили мужики и незаметно пришли к выводу, что надо им учиться обживать таежную целину. В этом могут помочь только старожилы или староверы. Не спалось новоселам, нудливые думы одолевали. Да и кому бы спалось на новом месте с такими заботами, с трудной работой впереди? Надо строить дом, поднимать пашни, огород. Куда ни кинь – не поднятая целина. Никто ничего не приготовил.
Чуть свет поднял староста Ломакин новоселов и повел отводить им земли. Засыпаться некогда. Вышли в долину Безымянного ключа. Ломакин поднялся на вершину сопки, не спеша осмотрелся и сказал:
– Ну вот что, други. Ты, Гурин, возьмешь себе всю правую сторону ключа, ты, Козин, всю левую. Вот и робите.
– Это как же? Так, без сажени, без отмера и землю брать?
– А кто ее будет мерить? Твоя земля до самого Пятигорья, хошь – и там на камнях паши. Мне мерить вам землю недосуг. Сам меряй. Аль мало?
– Даже дюже много, – усмехнулся Гурин. – Бери часть моей земли, Калина.
– А отдашь?
– Да ты открой глаза-то. Ить здесь столько земли, что на десятерых хватит, ежли тайгу раскорчевать.
– А я возьму и раскорчую. Вот удружил, вот человек, даром что бунтовщик. По-царски делишь землю, Сидор Лукьяныч. Столько бы земли иметь дома…
– Эх, калина-ягода, – протянул Ломакин, – вижу, сорвешь ты пуп, спину надсадишь, тогда придется тебе лечиться у бабки Секлетиньи. Не вылечит – умрешь, сажень отведу – хватит по-за глаза. Ну прощевайте. Побежал. Робить надо.
Калина долго и жадно шарил глазами по своей земле. Верст на семь растянулся ключ, а до Пятигорья и все пятнадцать наберется. И в ширину версты две-три. Помещиком стал Калина, удельным князем.
Он, Калина, как одержимый начал корчевать заросли орешника, таволги, валить деревья, расчищать землю под будущие пашни. А через неделю его было не узнать: осунулся, похудел, руки в ссадинах, замочалилась сивая борода. И не только он, вся его семья от мала до велика воевала с тайгой. Все также стали черны и худы. На мучной болтушке много не напашешь. Раскорчевали до трех десятин, включая и полянки. Собрались пахать. Гурин предложил Козину собраться на пахоту общиной, семьи четыре, у кого по одному коню, пахать четверкой целину.