Дикие пчелы
Шрифт:
Но кто может дать совет Груне? Права Марфа, что ей от Безродного одна дорога – в могилу. А жить так хочется. Жена да убоится мужа своего. Если убьет законную жену муж, то и суд не суд. К тому же Безродный здесь многих купил. Нет, пока для Груни выхода не было. Может быть, от безвыходности она с каким-то остервенением стреляла из винтовки, нагана, пока не научилась всаживать пулю в пулю. Ведь женские руки тверже мужских. Безродный поощрял увлечение жены. Авось и она пойдет за ним. Тогда он тайгу за пояс заткнет.
Безродный ждал ледостава, снега. Через неделю он сказал Груне:
– Пора мне браться за пса. Похоже, оклемался – пора учить. Покорности учить. Для тебя тоже выписал грамотея – будешь учиться писать, читать и деньги считать.
И Безродный начал учить пса. Тот встретил хозяина грозным рычанием, злобно бросился навстречу, грохоча цепью.
– Назад! Цыц! – И Безродный ожег его плетью.
И опять Груня лишний раз убедилась, насколько страшен и жесток ее муж. Да, этот не остановится ни перед чем во имя своей славы, богатства. Он сек и сек плетью пса, бил неистово, все ждал, когда тот заскулит и запросит пощады, поползет к нему на животе. Но все напрасно. Гремела цепь, пес прыгал, рычал, извивался от боли, но не сдался.
– Врешь, заставлю завыть, заставлю любить. Врешь!
Устал Безродный. Вяло опустился на чурку и долго смотрел в глаза непокоренному зверю. Груня стояла у окна, вцепившись в подоконник, зорким глазом смотрела в затылок ненавистному человеку. Теперь уже навсегда ненавистному.
Смотрел на истязание собаки со своего чердака и Федька. И в голове его рождался один план страшнее другого. Он держал в руках винтовку. Трижды прикладывался, брал на мушку Безродного, но тут же устало опускал ружье. Даже заплакал от бессилия.
Но вот он встретил на улице Безродного, выпалил ему в лицо, как ему казалось, самое страшное слово:
– Убивец!
Думал, смутится Безродный от этих слов, испугается, но тот только усмехнулся, бросил:
– Придержи, щенок, язык за зубами!
– Не придержу!
– Тогда я его вырву! – спокойно сказал Безродный и пошел домой.
Каждый день бил Безродный собаку. Не смогла Груня больше переносить ее рычания, хриплый крик мужа, схватила из стола револьвер, подбежала к Безродному, вырвала из рук его плетку, отшвырнула в сторону, с шипением сказала:
– На вот наган и пристрели, чем так измываться! Ты не над ним изгаляешься, а надо мной. На, убей!
Безродный опалил Груню ошалелыми глазами.
– Ты что, в уме, баба? Перечить мужу! – Размахнулся и сильно ударил жену по лицу.
Груня рухнула на снег и потеряла сознание. Только тогда опомнился Безродный, подхватил ее на руки и понес в дом. Положил на кровать. Снова ринулся на двор. Поднял оброненный Груней револьвер, не целясь выстрелил в пса. Тот ткнулся носом в землю, задрожал и замер.
Безродный вбежал в дом. Груня уже очнулась. Он упал перед ней на колени, стал просить прощения.
– Уходи! Не могу смотреть на тебя, зверя!
Безродный не стал спорить с женой. Тихонечко вышел во двор. Хотел убрать труп собаки и вдруг вспомнил слова Цыгана и усмехнулся: «Брехун ты, Цыган, нагадал судьбу, а она вона, лежит уже дохлая, судьба-то». Вспомнились и слова из Библии, которые читал Безродному и Груне новый приказчик, он же учитель Грунин – Васька: «Женщина горче смерти, она – сеть, и сердце ее – силки, руки – оковы». И дальше: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все суета сует, томление духа».
– Экая брехня, надо жить и не томиться. Ну а баба пусть не лезет под руку. Жить надо, – твердо повторил Безродный и тут же осекся.
Пес поднял голову, встал, покачиваясь, утробно зарычал. Голова собаки была залита кровью, на губах пузырилась кровавая пена. И Безродный, который редко поддавался чувству страха, попятился. Страх обручем сдавил грудь. Он выхватил револьвер, хотел добить собаку, но поборол и страх, и желание рассчитаться с нагаданной судьбой, усмехнулся:
– Интересно. Ха! Значит, я только ранил тебя. Ну так и быть – живи. Посмотрим, может, ты и правда судьба моя. Это гадание – смех и не больше! Живи, убить я тебя успею…
Груня проболела две недели: сказался душевный надрыв. С мужем не разговаривала, даже не смотрела в его сторону. А когда прошел жар, встала на ноги, заговорила:
– Пойми меня, Степан, изломалась я. Прошу, не трогай пса. Ненавидит он тебя.
– А ты?
– А я?… Я соленого хочу… Дитя у нас будет.
– Вот радость-то, – расцвел Безродный. – Чего молчала?
– Ради дитя не трогай, не вынимай из меня душу.
– Не буду. Испробую с другой стороны к нему подойти. Нравится мне этот пес, непокорность его нравится. На ласку не идет. Силен дьяволина! Люблю непокорных!
Безродный оставил пса в покое. Хлопотал по хозяйству: лавку строил, сараи, загоны, обоз готовил. Во всем ему помогал Васька-дворецкий, как называл наемного грамотея Безродный.
Строился и Калина Козин, силу обретал. Помогала Груня. Калина смирился, стал принимать подачки. Купил корову, еще одного коня. Строил конюшню, стайку. Федька не ходил на охоту. Хотел он спариться с Гуриным, которому все же Баулин разрешил купить бердану, но Калина воспротивился.
– Не пойдешь с ним. Бунтовщик он, собьет тебя с панталыку.
– Сам уже не маленький, отличу лжу от правды. Отпусти. Он человек добрый. Одному ходить опасливо, – упрашивал Федька.
– Нет, сынок, лучше ходи с Розовым, он тоже тебя зовет.
– Но ведь Розов даже с виду подлец! Подлиза безродновский. Мы ж это видим и знаем.
Хотел Калина сказать, что и они хороши, тоже обворовывают Безродного, но сдержался: забунтует сын, крут характером – не удержать.
– Пусть так, но без крамолы, – отрезал Калина.
– Хочешь, чтобы я у Розова научился подличать?