Дикие пчелы
Шрифт:
– Ну что же ты струсил? Стреляй! Хвастал, комару в ухо попадешь, а тут трусишь. Люди от меня отвернулись, оговорили, но вот он не предал. Знать, есть еще кому за меня постоять. Есть! Стреляй, зверина!
Безродный вяло улыбнулся, губы стали серыми. Но спокойно ответил:
– Если бы я мог взять вас обоих на одну пулю, то выстрелил бы не задумываясь. А так – погожу. Время терпит. Плати за пса, и я ушел.
– Буран, лежать! А может быть, не стоит тебе платить? Пора тебе на погост. Прикажу Бурану, и он тебя в клочья разорвет. А револьвер-то подай мне. Да не дулом, а рукоятью! Мало ли что.
Безродный похолодел. Неужели Цыган прав, наворожив смерть от этого пса? Неужели настал час расплаты? Не торопился отдать револьвер. Следил за каждым движением пса. Думал: «Сейчас выстрелю в пса, а потом в хозяина. А если снова промажу? Руки-то почти не держат наган. Что же со мной творится: в людей бью без промаха, а этого пса мажу?»
– Чего же ты медлишь? Давай сюда револьвер!
Буран вскочил, ощерился, сейчас прыгнет на гостя.
Макар вырвал револьвер из рук Безродного, с нажимом сказал:
– Буран, отойди! А ты, ты… Прошу тебя, не ходи у моего заплота. Не хочется руки марать об такую гадину. Но будет тебе праведный суд! Будет!
Макар порылся под подушкой, достал кожаную сумку, высыпал на стол сорок рублей золотом.
– Забирай! Буран того стоит. Забирай и уходи! А то руки зудят убить тебя!
– Твоя взяла, – прохрипел Безродный. Сгреб деньги со стола, попросил: – Проводи от пса. Ладно, Макар Сидорыч, до встречи!
Солнце опалило небо последним жаром, погасло за сопками.
Макар доплелся до койки, упал на нее и тихо застонал. Он давно понял, что все его добрые дела осмеяны, затоптаны в грязь. А может быть, люди правы? Но то, что Евтих послал сюда Безродного, предал, всадил в спину нож, – это было свыше всяких сил. Всадил в спину тому, кто его сделал богачом.
Ночь прошла в глубоком раздумье. Макар не раз спрашивал себя: «Зачем жил? Для кого? Были бы дети живы… Ушли они – пытался найти добро и любовь в людях, искал свое счастье в добре к людям… Нет, здесь что-то у меня пошло наперекосяк. А что ежели спрошу людей, почему оболгали Макара? Кого послушали? Должны же люди мне ответить, сказать правду?»
Нахлынула запоздалая обида. Пытался Макар унять обиду на людей, на друзей, но не мог. Видно, душа надорвалась.
Хомин укорил, что он спас Макара. Так это бы сделал любой честный человек, а не та сволочь, что кричала, колдун, мол, тонет. А спасенный бы в ноги поклонился, назвал бы побратимом или другом. Да и сам Макар виноват. Евтих не хотел брать за спасение деньги, навязал. Распалил в человеке жадность.
Уже взошло солнце, чистое, росами умытое. Радует мир своим светом, своей добротой, щедрой и неиссякаемой. Полегчало на душе у Макара. Вялая улыбка появилась на губах. Вышел на пасеку. Пчелы уже гудели в небе, несли мед в даданы. Сегодня же воскресенье. Должны прийти работники постарше. Может, в работе забудется обида. Должна забыться.
Идут, у всех туески в руках, ведра. Покачают меду, попьют медовушки, а потом домой, что же они после этого скажут?
Макар внимательно посмотрел на людей. Набежала слеза. Они начали двоиться, троиться. Смахнул, отвернулся. Круто повернулся к людям, в упор спросил:
– Значит, пришли помогать? Ты тоже помогать пришел, Гурьян?
– Конечно, кому же, как не тебе, помочь?
– А зачем туес прихватил?
– Может, за работу медку дашь?
– А ежели ты поработаешь за так? Ведь я всем и все даю за так.
– Оно бы можно и за так, но ить медку хочется, сам говорил, мол, божий дар. Теперь впопят пошел, – пожал плечами тугодум Гурьян.
– Скажи, Гурьян, ты для чего живешь?
– Чтобыть детей растить, а для ча же мне больше жить.
– А для ча живет Макар, ну я?
– Это уж тебе знать. Может, чтобыть…
– Ну, ну!
– Да вот говорят люди, мол, ты живешь, чтобыть наши души дьяволу продавать.
– Ну и сколько же я успел закупить и перепродать душ дьяволу?
– Да сказывают, дюже много, будто уже пучками их связал и готов турнуть в ад.
– А ты, Венедикт, ты тоже так думаешь о Макаре? Ты тоже слышал эти байки?
– Нет, такого я не слышал. Это Гурька с дури городит.
– А ты, Кирьян, ты слышал такое, что я ваши души закупаю?
– Впервой слышу, вот те крест.
– Гурьян, иди сюда. Давай твой туес, налью меду. За правду налью. А вы, вы все уходите! Не могу вас видеть! Лгуны, трусы! И верно, у меня все идет от дьявола. Может, дьявол-то честнее бога? Добрее бога? А? Эх, знать бы мне правду. Все люди, уходите! Для вас нет больше Макара, есть Макар-колдун, Макар – ловец душ. Вон, или я вас заколдую!
Люди испуганно шарахнулись назад. Таким Макара они еще не видели. Остался стоять Шишканов.
– А ты, Шишканов, чего стоишь? А, без туеска пришел. Не захотел Макарова медку домой унести? Тогда проходи и ешь ложкой прямо из бочки. Ну проходи! – сурово приказал Макар.
Шишканов прошел к домику, присел на крыльцо, сдернул с головы фуражку-блин, спокойно проговорил:
– Знаешь, Макар Сидорыч, садись-ка рядком да поговорим ладком. Не могут понять тебя люди. Ты же не царь и не бог дарить запросто деньги. Ты их потом зарабатываешь, а цари и боги – те деньги берут от народа.
– Ну и что же дальше?
– А то, что хоть бы взаймы давал. Пойми и другое, что таким манером ты не поднимаешь людей. Поднял Евтиха, кто же он сейчас? Это самый жестокий человек в Ивайловке. Того и гляди, что возьмет винтовку и пойдет убивать охотников.
– Был тут у меня Безродный.
– Вот, вот. Этого убийцу я знаю. Давно грозится меня убить. Но пока руки коротки. Успокойся, отдыхай, а я побегу в деревню, как бы что не вышло. Народ дик, может вспыхнуть пожарище супротив тебя.