Дикий фраер

Донской Сергей Георгиевич

– Э! Э, братишка! – забеспокоился чернявый. – Погоди железякой махать! Кузнец какой выискался! Я ж человек маленький, подневольный. Стингер весь этот зехер затеял, с него и спрашивай.

– Какой еще стингер-фигингер?

– Дракон крылатый… Ну, пахан мой, понимаешь?

– Батя? – уточнил Петр.

– Такого батю махновцу не пожелаешь, в натуре. Чеченцу лютому такого батю не сосватаешь. Сказано тебе: пахан!

Петр поморщился. С настоящими бандитами и их паханами ему еще сталкиваться не приходилось, и желания такого никогда не возникало. Разумеется, он знал, что существует какой-то темный мирок всяких там хаз да малин с хавирами, но его

воротило уже от одних этих поганых названий. Дружки из ПТУ и армейские товарищи Петра любили щеголять блатными словечками, но лично он не находил в этом ничего привлекательного. Скажешь, к примеру, «хавка», и во рту гадко становится, будто не о нормальной еде речь идет, а о вонючей тюремной баланде. Назовешь девушку «соской» или «мокрощелкой», такой она и покажется – ни радости от нее, ни удовольствия, одна сплошная грязь.

– И что ему нужно, пахану твоему? – угрюмо спросил Петр. – Чего он от меня хочет?

– Ты разве еще не допер? – Чернявый приподнялся на локте и внимательно посмотрел на него. – Не въехал в тему? – На его разбитых губах проступило нечто вроде глумливой усмешечки.

Впечатление было такое, что он допрашивает Петра, а не наоборот. И последнему это не понравилось:

– Опять загадки? А по башке?

Косясь на нависшую над ним пятикилограммовую угрозу, чернявый ответил Петру таким честным и открытым выражением окровавленного лица, что рука просто не поднималась съездить по нему гантелей.

– Что ты, братишка? – запричитал он. – Какие могут быть загадки? Ты спрашиваешь – я отвечаю. Так?

– Ну? – буркнул Петр.

– Чемоданчик помнишь? Тот, с которым от меня на отрыв пошел… – Темные глаза мужичка сделались выжидательно-колючими.

– Почему не помню? Помню… И как ты, гад, мне вдогонку пулял, тоже не забыл! Я тебе заяц, чтоб на меня охотиться, да?

– Погоди, братишка, – поспешно остановил мужичок закипающего Петра. – Это дело прошлое. И не в тебя я шмалял, а рядом. Чтобы ты угол… ну, чемодан сбросил от страху. – Он говорил уверенно, а потому убедительно.

– Так я его и выбросил, – скучно сказал Петр. – Бежал-бежал, а потом зашвырнул подальше.

– Куда зашвырнул? – оживился чернявый. – Где?

– А в лесочке каком-то. За полем. – Петр заскучал так, что даже зевнул во весь рот.

– В каком лесочке? Место хоть запомнил?

– А то! – с достоинством ответил Петр. – Там еще собака валяется.

– Какая собака? – опешил чернявый.

– Дохлая. Неизвестной породы. – Отметив про себя, что собеседник морщится уже не столько от боли, сколько от досады, что ему не удалось выяснить более точные координаты, Петр равнодушно спросил: – Что хоть в этом чемоданчике было? Какие такие сокровища, чтобы людей из-за них жизни лишать?

– Еще те сокровища! – мрачно произнес мужичок. – Я тебе сейчас скажу, братишка, а ты сразу забудь как страшный сон. – Попытавшись сесть, он скорчил мучительную гримасу и остался полулежать в прежней позе. Когда, отдышавшись, он заговорил снова, голос его то и дело сбивался на таинственный полушепот: – Шефа твоего нерусского Лехманом Михаилом Иосифовичем величали, так? Темнилой он был редкостным, а не честным коммерсантом, дикими фраерами таких зовут. И вез он, братишка, в чемодане своем не карамельки бедным сироткам, а… – Дойдя до этого интригующего момента, рассказчик вдруг зашелся нудным надсадным кашлем.

– Давай я тебя на живот переверну и по спине гантелькой постучу, – предложил Петр, когда ему надоело слушать бесконечное «бух-бух»,

сотрясающее тело, лежащее у его ног. – Сразу полегчает.

– Не надо! – быстро сказал чернявый. – Все ништяк. Оклемался я.

– Ну так говори, раз оклемался. А то тянешь кота за хвост, тянешь…

– Плутоний! – решительно выпалил чернявый.

– Что ты сказал?

– Плутоний, говорю, Лехман твой вез. Это такая химическая хреноверть, которую для ядерного горючего используют. Приходилось слышать?

Петр моментально вспомнил младшего батиного брата, дядю Лешу, которому довелось принять участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Дядя скончался через пять лет после своего подвига и походил в гробу на безносую мумию из фильма ужасов.

– Ну, – настороженно подтвердил Петр, – слышал я про всякие плутоны с ураниями. И что?

– А то! Радиации в этой беде на полный барак таких, как ты, хватит. Молоток, что чемоданчик вовремя бросил, а если все-таки где-нибудь в хате заныкал, то кранты тебе, дорогой товарищ! – Эти слова чернявый произнес с особым чувством. – Сначала полное облысение, – он, прищурясь, окинул взглядом Петину лобастую башку, – потом, когда волосы клочьями повылезают, полная нестоячка и отпадение кожаной иглы.

– Чего-чего?

– Агрегата твоего. За неделю сгниет и отвалится… Дальше рассказывать?

– Да ну тебя! – отмахнулся Петр с суеверным ужасом старообрядца, впервые столкнувшегося с самой настоящей чертовщиной. Потом этой же свободной рукой быстро провел по тому месту, за сохранность которого не может не опасаться ни один мужчина.

– Ну как? – Чернявый вопросительно поднял брови. – Держится пока болт? Не придется невесту пальцем колупать?

– Сам колупай! – озлобился Петр, потому что не испытывал стопроцентной уверенности в том, что опасный груз никак не повлиял на его здоровье. – Говорю тебе: выбросил я чемоданчик, когда от тебя драпал. А по дороге его Лехман на коленях держал… Хотя ему теперь никакое облучение не страшно, – философски заключил Петр после недолгой паузы.

– Это ты правильно сказанул, братишка, как говорится, абсолютно в сисю, – согласился чернявый, тоже преисполнившийся задумчивости. – Мертвые не болеют и не потеют. По барабану им все. А нам, живым, как хочешь, так и вертись теперь. Э-эх!

Его лицо, покрытое коркой уже запекшейся крови, походило на скорбную маску. Поглядывая на нее с некоторым раскаянием, Петр задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке:

– Выходит, Лехман валежник этот… или лаврушник… ну, плутоний… у кого-то спер?

– Смекалистый ты, братишка, с ходу все просек. – Чернявый одобрительно цокнул языком, выражая свое уважение к собеседнику. – Тут ты опять в точку попал, в самую дырочку. Вот именно, что спер, только не у кого-то, а у папы Стингера, за что и поплатился головой своей бесшабашной. – Тираду завершил очередной вздох, да такой горестный, как будто покойный Лехман являлся закадычным другом чернявого или даже его ближайшим родственником.

Припомнилась Петру бесконечная смена офисов, таинственность, которую напускал на себя шеф при встречах с партнерами, его опасливое поведение на пустынном шоссе. А еще всплыло в памяти странное распоряжение шефа оплатить стоянку машины за два месяца вперед, а следом – нытье секретарши по поводу немодного купальника, который мог понадобиться ей уж никак не в осенней Москве. Невесело стало Петру, обидно и тошно, как всегда, когда оказывалось, что его в очередной раз держали за дурачка, посмеиваясь тайком над его доверчивостью.