Дикий хмель
Шрифт:
— Вы женились?
— Скоро месяц.
— Догадываюсь — вы устали от поздравлений, но все равно я вас поздравляю.
— Спасибо.
— И вам спасибо. За повесть.
— Вы прочитали?
— Две минуты назад... Андрей уехал в те края?
— Почти что, — не очень уверенно ответил Бронислав. — Место действия в повести обобщено. Вы заметили — там нет точного географического адреса.
— Не заметила. Она читается на одном дыхании.
— Спасибо вам, — проникновенно сказал Бронислав. Наверно, он еще не был испорчен похвалой.
— Спокойной
— Взаимно.
— У вас ревнивая жена? — не знаю зачем, спросила я. Была убеждена, что ревнивая.
— Нет. Ее тоже зовут Наташа. Я вас познакомлю. Вы обязательно приходите к нам в гости. Или давайте съездим куда-нибудь вместе. К примеру, в Архангельское. Вы бывали там?
— Ни разу.
— Что же Андрей так оплошал?
— Вот так и оплошал.
Я увидела Широкого, семенящего возле конвейера, прочитала озабоченность на его лице и даже похолодела внутренне, когда он подал руку, давая понять, что нужна ему я, а никто иной.
— Тебя к телефону, — почему-то оглядываясь, произнес он негромко. Сморщился и добавил: — Луговая...
Я звонила ей два дня назад и просила о встрече. Анна Васильевна, однако, была занята. Пообещала позвонить при первой возможности.
— Спасибо, — сказала я Широкому и поспешила в кабинет.
Широкий не пошел за мной. Проявил деликатность. После случая с Закурдаевой он относился ко мне с заметным уважением и даже, как я подозревала, с определенной долей боязни.
— У тебя очень важный разговор? — спросила Анна Васильевна.
— У меня личный разговор.
— Приезжай после работы в метро «Сокольники».
— В пять.
— Условились.
...По дороге от метро до парка я рассказала о Луцком. О наших отношениях. Я не могла остаться с этим один на один. Мне нужен был совет друга.
— Может, Луцкий влюблен. Почему бы нет? Одинокая, красивая, молодая женщина... Такую и полюбить не грех, — Луговая шла рядом, держа меня под локоть.
— Способен ли он любить вообще? — усомнилась я.
Холода омывали осень. Деревья в Сокольниках стояли безлистые, озябшие. Стеклянное на закате небо было розовым. И дорожки в парке тоже казались из стекла.
— В одном из переводных романов я читала: «По вечерам они любили друг друга на диване в его рабочем кабинете». Не так ли Луцкий хочет любить меня?
Луговая пожала плечами — скорее всего, не соглашаясь:
— Похоже, что его утомило одиночество.
— Тогда пришло решение повеселиться в каюте «люкс»?
— А вдруг он не вкладывал в приглашение того смысла, о котором ты думаешь?.. У тебя в гостях, ты же сама говоришь, он вел себя прилично.
— Да.
— Если человек — личность, не мелкая душонка, а личность, ему доступны идеалы, и верность первой любви, и постоянство, и чувство уважения к женщине, понравившейся вдруг...
— Вы говорите так, словно Луцкий просил вас об этом.
— Нет. Мне уже давно никто не открывал души. За исключением тебя.
— Это плохо, — сказала я.
— Однако понятно... Я женщина
— Требовать проще.
— Так кажется со стороны, — возразила Луговая устало и тихо. — Если тебе, Наташа, придется когда-нибудь заниматься этим не очень благодарным делом, запомни два момента. Первый — тот, с кого ты требуешь, человек. Второй — ты тоже человек...
Анна Васильевна выпустила мой локоть, почему-то вдруг ускорила шаг, словно ее кто-то позвал. И я заторопилась тоже. А сумрак был уже не розовым, сиреневым. И небо потемнело, углубилось, как вода в иссякающем колодце.
Между деревьями в стороне от аллеи парень обнимал девушку. Оба были в куртках и брюках. Девушка смеялась. И смех ее звучал молодо и счастливо.
Луговая замедлила шаг, прислушалась к смеху, точно к мелодии. Одобрительно покачала головой. Призналась:
— Я об одном жалею, что у меня нет дочери. — Повернулась, лицо скорбящее — иконописное. — Это не бабья слабость. Это то, чего мне не хватает для полноты жизни. — Положила руки на мои плечи. Тряхнула несильно: — Оформляй развод с Буровым, Наташа... Оформляй. И выходи замуж. К лешему Луцкого! Староват он. И здоровьем, судя по всему, не очень. Выходи за ровесника или чуть постарше. Рожай детей. Двух, трех! Бесплодие, как песок, что-то сушит у нас в характере. Может, мы в чем-то и умнее многодетных матерей, но только ли в одном уме счастье?
Я не ответила. Я молчала. Луговая решила, что я во всем согласна с ней. И мы опять пошли тихо, и она вновь взяла меня под локоть. Не разговаривали. Луговая, наверно, уже высказала все. А я не знала, что говорить. Вернее, не хотела. Вспоминала, как сегодня в полдень Луцкий вызвал меня к себе. Недобро спросил:
— Что с вами случилось? Я хотел разыскивать вас через милицию.
— Но не стали.
— Не стал.
— И очень хорошо сделали.
— Наталья Алексеевна, мы не маленькие дети.
— Я это понимаю, Борис Борисович. Потому и не пришла на пароход. Извините меня, вышло немного по-детски, но иначе я не могла.
— Наталья Алексеевна, — он приблизился ко мне и сделал движение, словно хотел обнять.
Но в кабинет кто-то вошел. Я не видела кто, потому что стояла к двери спиной.
Луцкий закричал:
— Я же предупреждал, что занят. Занят!
Лицо его стало совсем некрасивым. Я предусмотрительно отступила назад. Произнесла с расстановкой:
— Не на-до...
Луцкий протер ладонью глаза. Сказал тихо, но твердо:
— Видимо, у вас кто-то есть.
— Кто есть? — не поняла я.
— Друг.
— Да, да... Есть, конечно, есть, — я говорила торопливо, боясь, что он разгадает мою ложь. — Даже два друга. Зачем же вам быть третьим?
— Вы ведете себя, как глупая, — сказал он брезгливо, повернулся и пошел к столу...
— Анна Васильевна, — я говорила почему-то шепотом. — Не могу больше работать на «Альбатросе».
— Ты очень-очень любишь свою профессию?