Дикий Роберт
Шрифт:
Хезер сама удивилась, когда её «Нет!» получилось таким же строгим, как у мамы.
Но было уже поздно.
5
Привычная реальность качнулась у неё перед глазами, сменившись тем, что находилось под ней. Спустя мгновение стёкла, закрывавшие портреты в зале Кровной Вражды, стали распахиваться, как окна. Первым из своей рамы высунулся мужчина в судейском парике.
— Чтоб мне ослепнуть! — воскликнул он, и его худое жестокое лицо перекосилось от отвращения. — Да здесь полно вонючих Франсеев!
Огромная толстая герцогиня с портрета напротив пришла в ярость.
— А ты брал взятки, Джордж
Тут люди с остальных портретов тоже перегнулись через рамы и стали выкрикивать оскорбления.
«Напивался с самого утра!» — вопил кто-то под ухом у Хезер, а человек рядом с Робертом завывал: «А вы, мадам, рядитесь, как девочка — и это в ваши-то годы!»
Роберт склонил голову набок, пытаясь выяснить причину такой взаимной ненависти, но в царившем вокруг гвалте это было практически невозможно.
Тем временем толстая герцогиня так разбушевалась, что перевалила раздутую ногу через край рамы, готовясь выбраться целиком и вцепиться в судью Джорджа Толлера. Как раз в этот момент в другом конце зала Кровной Вражды появилась мама, ведя за собой толпу туристов.
— А это зал Кровной Вражды, — начала мама и, так и не договорив, изумлённо уставилась на герцогиню, которая уже перевалила через раму вторую ногу и тяжело спрыгнула на пол, заставив содрогнуться в зале все стёкла.
— Сейчас ты у меня подавишься своими собственными словами, Джордж Толлер! — завопила она.
За спиной у мамы туристы начали активно проталкиваться вперёд, чтобы поглазеть на герцогиню. Похоже, они решили, что это всё входит в экскурсию. При виде столпившихся туристов Роберта разобрал смех.
— Кто это такие? — спросил он. — А как таращатся! Да они же самые настоящие овцы! — и он вытянул перед собой руку, трясясь от смеха так, что ему пришлось даже придерживать запястье.
— Нет, не надо! — крикнула Хезер, но, увы, опять слишком поздно. Зал Кровной Вражды неожиданно заполнился овцами, к которым вскоре присоединились Франсеи и Толлеры, выпрыгивающие из портретов, чтобы продолжить свою легендарную вражду. Овцы носились по залу, отчаянно блея и путаясь под ногами у людей в красных мантиях, чёрных камзолах, голубой парче, вышитых жилетах и огромных шуршащих юбках со скрипучими корсетами. Вооружившись тем, что было на портретах, Толлеры и Франсеи перешли в рукопашную. Кому-то повезло больше: их запечатлели с тростями, хлыстами или зонтиками от солнца, а у одного была даже шпага, но её выбил маленький худой мужчина, который мордовал всех направо и налево огромной книгой. Остальные колошматили друг друга веерами, пяльцами, пергаментными свитками и шёлковыми сумочками. Во все стороны летели сбитые шляпы и парики. А посреди этого бедлама стояла мама, держа пастуший посох и переводя потрясённый взгляд с красных от злости Толлеров и Франсеев на рассыпавшихся по залу блеющих овец. Судя по её виду, она находилась сейчас на грани нервного срыва.
— Ой, бедная мама! — воскликнула Хезер. — Роберт, прекрати это немедленно!
Но Роберт, заливаясь смехом, бросился бежать от неё по Длинной галерее. Хезер кинулась за ним. Догнать его было не сложно, поскольку он то и дело останавливался, сгибаясь пополам от приступов дикого хохота, но вот поймать его не никак получалось. Каждый раз, когда Хезер была уже готова его схватить, он либо уворачивался, либо мир давал лёгкий крен, и он ускользал с помощью волшебства. Несмотря на раздражение Хезер пару раз сама чуть не рассмеялась — настолько искренне Роберт считал их беготню игрой. Она чувствовала себя так, словно гоняется за маленьким мальчиком, а не молодым человеком, которому следовало бы вести себя гораздо серьёзнее.
Хезер схватила Роберта за плечи и хорошенько встряхнула. От этого его белый накрахмаленный воротник помялся, но Хезер было плевать. Она чувствовала себя, как будто была его старшей сестрой.
— Останови это! Преврати их обратно! — потребовала она. — Быстрее, пока мама не решила, что сошла с ума!
— Но ведь ты сама считаешь их овцами, — возразил Роберт. — Я знаю, что считаешь. Тут он был прав, и Хезер пришлось это признать.
— Да, но я также знаю, что на самом деле они люди, — сказала она. — И, как и мама, наверное, думают, что сошли с ума. Преврати их обратно.
— Что, прямо сейчас? — жалобно спросил Роберт, пуская в ход одну из своих самых очаровательных улыбок. — Но к закату всё и так станет, как было. Они не могут подождать?
— Не могут, — отрезала Хезер. — Летом солнце садится слишком поздно. Сделай это сейчас. Сделай, или я… или я никогда больше не буду с тобой разговаривать!
Она часто грозила так Джанин — разумеется, в шутку, — и это было единственной угрозой, которую она могла придумать. Но Роберт воспринял её слова на удивление серьёзно. Его глаза сделались большим и печальными.
— Никогда? — переспросил он.
— Никогда! — решительно крикнула Хезер, перекрывая шум драки и блеянье.
— Тогда я могу пропасть ещё лет на сто, — грустно произнёс Роберт. — Хорошо, я верну всё, как было, если ты пообещаешь разговаривать со мной сейчас и завтра тоже.
— Конечно, обещаю, — ответила Хезер не раздумывая. Роберт улыбнулся, вздохнул и вытянул руку. Хезер заметила, что на этот раз он качнул ею не как обычно, а в другую сторону. Привычная реальность крутанулась у неё перед глазами, становясь на место. Овцы поднялись и снова стали людьми. Они бродили по галерее с настороженным и подчёркнуто независимым видом, как те, кому краем глаза удалось заметить что-то такое, о чём они предпочли бы поскорее забыть. Пара человек раздражённо поднимали ноги, очевидно, гадая, где они могли вляпаться в овечий горох. Хезер поискала глазами толстую герцогиню, но той нигде не было. Впрочем, как и других Толлеров с Франсеями. Валявшиеся на полу шляпы и парики тоже исчезли.
— Они снова на своих портретах? — спросила Хезер.
— Да, могу поклясться, — заверил её Роберт.
— А что будет, если ты вытянешь руку ладонью вверх? — снова спросила Хезер. — Это тоже всё «наклоняет»?
Роберт спрятал руку за спину.
— Не проси меня так делать, — сказал он. — Как раз из-за этого жена моего брата так меня возненавидела.
Но Хезер и не думала настаивать — она обеспокоено искала глазами маму, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке. Единственное, о чём Роберт, похоже, забыл — не считая овечьего гороха, — был пастуший посох. Возможно, этим он хотел показать, что всё равно считает туристов овцами. А может быть, это было своеобразным проявлением заботы с его стороны. В любом случае, мама всё ещё держала посох, практически повиснув на нём, в то время как экскурсанты постепенно забывали, что были когда-то овцами, и собирались вокруг неё, ожидая продолжения тура.