Дикий волк (Сборник НФ)

Ле Гуин Урсула Кребер

— Нет. Я никогда никого не хоронил. Никто не умирал от чумы. Все это мое воображение. Я видел это во сне.

Будь проклят этот дурак! Он вышел из-под контроля. Хабер склонил голову, изображая терпеливое ожидание. Это было все, что он мог себе позволить, более сильное воздействие вызвало бы подозрение у адвоката.

— Вы говорите, что помните чуму. Но разве вы не помните, что никакой чумы не было, что никто не умирал от ядовитого рака, что население продолжало расти? Нет? Вы не помните этого? А вы, мисс Лилач, не помните то и другое?

Тут Хабер

встал.

— Простите, Джордж, но я не могу допустить вмешательства мисс Лилач. У нее нет должной квалификации. Она не может вам отвечать. Это сеанс лечения. Она здесь для наблюдения за Усилителем и больше ничего. Я настаиваю на этом.

Орр побледнел и сжал зубы. Он сидел, глядя на Хабера, и молчал.

— Возникла проблема и, боюсь, только один способ ее разрешить. Разрубим Гордиев узел. Не обижайтесь, мисс Лилач, но, как видите, эта проблема — вы. Мы сейчас на такой стадии, когда наш диалог просто не допускает участия третьего лица. Лучше всего закончим на этом прямо сейчас. Завтра в четыре. Хорошо, Джордж?

Орр встал, но не пошел к выходу.

— Думали вы когда-нибудь, доктор Хабер, что могут существовать и другие люди, обладающие подобной способностью, что реальность все время изменяется, обновляется, только мы этого не знаем? — спросил он спокойно, но чуть заикаясь. — Знает об изменениях лишь видевший сон и те, кто знает о его сне. Если это так, я думаю, наше счастье, что мы не знаем. И так нелегко.

Хабер проводил его до двери и выпустил.

— Вы попали на критический сеанс, мисс Лилач, — сказал он.

Он закрыл за Орром дверь, вытер пот и позволил беспокойству и усталости отразиться на лице и тоне.

— Фу! И в такой день, инспектор!

— Я очень заинтересовалась, — сказала она.

Ее браслеты чуть зазвенели.

— Он не безнадежен, — сказал Хабер. — Такой сеанс даже на меня производит угнетающее впечатление. Но у него есть реальная возможность избавиться от иллюзорной сети, в которой он запутался. Беда в том, что он умен и слишком быстро сам себя запутывает. Если бы он обратился к врачу десять лет назад или хотя бы год назад, до того, как он начал активно употреблять наркотики, Но он старался и продолжает стараться и может еще победить.

— Но вы говорили, что он не сумасшедший, — с сомнением заметила мисс Лилач.

— Верно. Я говорил — тревожная личность. Если он не выдержит, конечно, он спятит, вероятно, будет случай кататонической шизофрении.

Он больше не мог говорить, слова высыхали на языке. Ему казалось, что сейчас он потеряет контроль над речью и произнесет какую-то бессмыслицу. К счастью, мисс Лилач тоже, очевидно, получила достаточно. Она встала, пожала руку, попрощалась и ушла.

Хабер прежде всего подошел к магнитофону, скрытому в стене у кушетки. На нем он записывал все сеансы. Использование записывающего аппарата без звуковых сигналов было особым правом психиатров. Хабер стер запись.

Потом он сел за свой большой дубовый стол, открыл нижний ящик, достал стакан и бутылку и налил полстакана бурбона.

Боже, полчаса назад никакого

бурбона здесь не было, как не было и двадцать лет назад. Зерно стало слишком ценным, чтобы гнать из него спирт в условиях, когда нужно прокормить семь миллионов ртов. Тут было псевдопиво и иногда — для медиков — чистый спирт: вот что было в его бутылке полчаса назад.

Он выпил залпом половину, помолчал, посмотрел в окно, немного погодя встал, подошел к окну и взглянул на крыши и деревья. Сто тысяч человек. Над спокойной рекой спускался вечер, но горы были видны отчетливо.

— За лучший мир, — сказал доктор Хабер.

Он поднял стакан навстречу своему созданию и допил виски долгим глотком гурмана.

6

Нам придется научиться помнить, что наша задача — только начало, и что нам никто никогда не окажет помощи, кроме ужасного, немыслимого времени. На… придется узнать, что бесконечный водоворот рождений и смертей, из которых мы не можем вырваться, — это наше сознание, что силы, объединявшие миры, — это ошибки прошлого, вечная печаль, — это вечный голод неутоленного желания, и что выгоревшие солнца зажигаются неугасимой страстью погибших жизней.

Лавкадис Херн. О востоке.

Квартира Джорджа Орра помещалась на верхнем этаже старого дома, в нескольких кварталах вверх от авеню Корбетт в запущенной части города, где большинству домов было по сто лет и больше. В квартире было три большие комнаты, ванная и вид между крыш на реку, по которой вверх и вниз ходили суда, яхты, лодки.

Он отчетливо помнил свою другую квартиру — комнату восемь с половиной на одиннадцать футов, с конусообразной печью и надувной кроватью, с общей ванной в конце длинного, крытого линолеумом в восемнадцатой башне Корбетт-Кондеминнум, которая никогда не была построена.

На троллейбусе он доехал до Уайтекер-стрит и пошел вверх по широким темным ступеням, вошел, уронил палку на стол, а свое тело на кровать. Орр был в ужасном состоянии. Он чувствовал боль, истощение, замешательство. «Я должен что-то делать», — говорил он себе отчетливо, но не знал, что делать. Он всегда делал то, что, казалось, следует делать, не задавая вопросов, не принуждая себя, не беспокоясь. Но эта уверенность покинула его, когда он начал принимать наркотики, и теперь он был сбит с толку. Он должен действовать, должен взять свою судьбу в собственные руки.

Джордж вытянул руки и посмотрел на них, потом закрыл ими лицо. Оно было влажным от слез. «О, боже, — горько подумал он, — что я за человек? Слезы в моем возрасте! Неудивительно, что Хабер использует меня, да и как иначе? У меня нет ни силы, ни характера, я прирожденное орудие. У меня нет судьбы. Все, что у меня есть, — это сны. И теперь ими управляют другие. Я должен уйти от Хабера».

Он старался быть твердым и решительным, но в то же время знал, что не сможет. Хабер прочно держал его на крючке, и не на одном.