Дикое племя

Батлер Октавия

— Я был ребенком, — сказал Окойя, — и все это лишь снилось мне.

— Нет, ты все время бодрствовал.

— Ты не можешь этого знать!

— Но я знаю.

— Я никогда и никому не говорил об этом!

— А я никогда и не думал, что ты мог сказать, — успокоила его Энинву. — Даже будучи ребенком, ты словно бы знал, когда можно говорить, а когда следует помалкивать. — Она улыбнулась, вспоминая, каким он был выдержанным ребенком, когда отказывался кричать от боли во время болезни. И с таким же упорством он отказывался смеяться, когда она пересказывала ему старые басни, оставшиеся в памяти еще от рассказов ее матери. Тогда ей удалось

поразить его своими перевоплощениями, так что он стал проявлять к ним явный интерес.

Она продолжала говорить очень тихо и спокойно.

— А помнишь ли ты, Окойя, что мать твоей матери имела отметку вот здесь? — Она провела пальцем под своим левым глазом, где должен был проходить старый шрам. Едва она сделала это, ее кожа постарела и покрылась морщинами, и шрам отчетливо проступил на прежнем месте.

Окойя стрелой метнулся к двери.

Энинву поймала его и легко удержала, несмотря на его рост и силу.

— Разве я сейчас не та, кем была раньше? — спросила она, когда их борьба утихла.

— Но ты мужчина! — задыхаясь выкрикнул он. — Или дух.

— Я не дух, — сказала она. — И разве составило бы труд для женщины, которая могла превращаться в черепаху или обезьяну, стать мужчиной?

Он вновь начал вырываться. Он был молодым мужчиной, а отнюдь не ребенком. Та легкость, с которой дети воспринимают невозможное, прошла. Она не решилась отпустить его, чтобы в своем нынешнем состоянии он, чего доброго, не прыгнул в воду и не утонул.

— Если ты успокоишься, Окойя, я стану вновь той самой старой женщиной, которую ты помнишь.

Он все еще продолжал сопротивляться.

— Нвадьяни , сын моей дочери! Разве ты забыл о том, что даже боль, вызванная болезнью, не могла заставить тебя заплакать, но ты плакал от обиды, что не можешь подобно мне изменять облик?

Он прекратил сопротивляться и, задыхаясь, застыл в ее крепких объятиях.

— Ты сын моей дочери, — сказала она. — Я не причиню тебе вреда.

Теперь он успокоился, и она решила отпустить его. Однако в целях безопасности юноши она постаралась встать между ним и дверью.

— Так ты хочешь, чтобы я стала такой же, как была? — спросила она его.

— Да, — шепотом ответил он.

И она вновь стала старухой. Ей очень легко удавалось вернуть этот хорошо знакомый облик. Ведь она столько лет жила в нем.

— Вот теперь это ты, — с удивлением проговорил Окойя.

Она улыбнулась.

— Ты узнаешь? Так почему ты должен пугаться старой женщины?

К ее удивлению, он только рассмеялся.

— Для старухи у тебя всегда было слишком много зубов, и еще эти необычные глаза. Люди говорили, что сквозь них смотрит сам бог.

— Так что же ты думаешь?

Он оглядел ее с огромным любопытством, даже обошел кругом, чтобы рассмотреть получше.

— Я вообще ничего не думаю. Но почему ты здесь? Как ты стала рабыней этого Доро?

— Я вовсе не его рабыня.

— Я вообще не понимаю, каким образом кто-то может удерживать тебя в рабстве. Тогда кто же ты?

— Его жена.

Юноша потерял дар речи и уставился на ее обвисшую грудь.

— На самом деле, Окойя, я не такая старая и сморщенная женщина, какой представляюсь сейчас. Я решила стать такой, когда умер мой последний муж, отец твоей матери. Тогда я подумала, что у меня было достаточно мужей и более чем достаточно детей. Я гораздо старше, чем ты можешь себе представить. Я хотела отдохнуть. И вот когда я после стольких лет отдыхала,

поселившись в одиночестве и выдавая себя за предсказательницу, Доро отыскал меня. Сам он так же необычен, как и я. И он хочет, чтобы я была его женой.

— Но он не просто необычен. Он нечто совсем иное, чем мужчина!

— Однако ведь и я — нечто иное, а не просто обычная женщина.

— Но ты не такая, как он!

— Нет, но я воспринимаю его как своего мужа. Я хочу этого, хочу иметь мужчину, отличающегося от других мужчин — точно так же, как я сама отличаюсь от других женщин.

Если это и не было полной правдой, то большего Окойе все равно не следовало знать.

— Покажи мне… — Окойя сделал паузу, будто был не уверен в том, что именно он хотел сказать. — Покажи мне, какая ты есть.

Без дополнительных просьб она вернула себе свой привычный облик, сбросила возраст и вновь превратилась в двадцатилетнюю женщину. Когда-то в двадцать лет она ощутила в себе ужасную болезнь: до нее доносились чьи-то голоса, она чувствовала боль то в одной, то в другой части своего тела, и даже иногда вскрикивала или бормотала что-то на чужих языках. Ее молодой муж боялся, что она может умереть. И хотя в семье мужа не любили ее за то, что у нее не было детей в течение почти пяти лет после свадьбы, муж яростно защищал ее и не хотел с ней расставаться. Он повсюду искал помощь для нее, без счета занимал деньги и раздавал их знахарям и предсказателям, приносил в жертву ценных животных. Кажется, ни один мужчина не заботился бы о ней так, как он. И оказалось, что его усилия не были напрасны. Ее тело освободилось от болезней, ее чувства восстановились, но при этом она ощущала в себе большие внутренние перемены. Она получила контроль над собственным телом — это было далеко за пределами того, что могли делать обычные люди. Она могла управлять всем, что находилось внутри нее, изменять все что пожелает. В конце концов она показала себя достойной своего мужа и собственного женского начала: она забеременела. Потом она родила своему мужу одного за другим десять крепких детей. За все последующие столетия у нее не было столько ни от одного мужчины.

Когда она заметила, что годы не оставляют следа на ее теле, она научилась старить его, как старилось тело ее мужа. Она очень быстро узнала, как плохо быть непохожей на других. Ее отличие от окружающих людей вызывало зависть, страх, подозрения и обвинения в колдовстве. Но пока был жив ее первый муж, она никогда полностью не отказывалась от своей красоты. И нередко по ночам, когда он приходил к ней, она позволяла своему телу возвращаться к прежнему молодому облику. Возвращение в привычный облик происходило у нее очень легко и естественно. Таким образом, ее муж имел молодую жену на протяжении всей собственной жизни. И вот теперь Окойя получил собственную бабку, которая казалась моложе его самого.

— Ннечи? — с сомнением произнес юноша. — Мать моей матери?

— Успокойся, — сказала Энинву. — Так я выгляжу, когда ничем не занята, или когда собираюсь в очередной раз замуж.

— Да… но… ведь ты стара.

— Годы не трогают меня.

— Они не трогают и его… Твоего нового мужа?

— И его.

Окойя лишь покачал головой.

— Я не должен находиться здесь. Я всего лишь человек. Что тебе до меня?

— Теперь ты принадлежишь Доро. Он скажет, что с тобой будет, но это не должно тебя беспокоить. Он хочет, чтобы я стала его женой. И он не причинит тебе никакого вреда.