Дикое поле
Шрифт:
Едва успел переступить порог, как очутился между двух крепких мужчин в турецкой одежде. Лица их были закрыты до глаз темными платками. Тот, что слева, приставил к груди казака пистолет с взведенным курком.
— Чего ты ищешь? — спросил второй мужчина, стоявший справа. Говорил он на турецком.
— Пристанища, — ответил Тимофей и, как учил отец Донат, показал медную монетку.
— Сдается, я знаю этого молодца, — неожиданно раздался сзади удивительно знакомый низкий голос. Казак хотел обернуться, но справа в бок ему уперся длинный кинжал и раздался строгий окрик:
— Не шевелись!
Глаза мужчины, державшего пистолет, хищно сузились, и молодой
Господи, но где же он слышал этот голос? И тут в памяти всплыл вечер в Азове, в доме есаула Паршина. Потрескивание свечей на столе и пожилой казак, прогудевший низким басом: «Дождь будет»…
— Сгиб?!
— Отпустите его, — приказал бас, и мужчины отступили в стороны. Тимофей обернулся.
Сзади стоял Куприян Волосатый. До черноты загорелый, кряжистый, как старый, но еще могучий дуб, с подстриженной на турецкий манер бородкой. На его обритой голове красовался тюрбан. Плечи покрывал тонкий цветастый халат, перетянутый в талии ярким кушаком.
— Иди за мной. — Куприян поднялся на второй этаж и знаком предложил Головину присесть на один из пустых бочонков, стоявших в комнате.
«Это он смотрел на меня из-за ставен», — понял Тимофей.
— Как ты тут очутился? — Куприян сел напротив.
— Вот. — Казак размотал пояс, расстегнул клинок и подал Куприяну. — Гонец говорил, что это важно.
— Гонец? — Сгиб принял клинок и бросил на казака испытующий взгляд. — Какой гонец?
Головин вынул изо рта два знака тайного братства и положил их на ладонь.
— Он погиб на одном из перевалов в горах Болгарии.
— Погоди, — нахмурился Куприян. — Мы расстались в Крыму. Какие же ветры занесли тебя на другой берег моря?
— Лихие, — горько усмехнулся Тимофей и сжато рассказал историю неудачного похищения, описал бой на побережье и свой плен, заточение в башне и невольничий рынок в Кафе.
— Значит, тебя купил толстый турок по имени Джафар? — уточнил Куприян. — Даже не толстый, а жирный, с огромным пузом?
— Да, он, — подтвердил казак. — Переправил на галиот и приказал приковать к скамье гребцов. Сам он вскоре перешел на пятидесятивесельную галеру. Мне показалось, что на ней везли девушку. Я мельком видел ее, когда суда подошли друг к другу.
— Так, так, — еще больше заинтересовался Куприян. — Продолжай!
Головин поведал ему о шторме и бунте рабов, счастливом спасении и блужданиях по горам, бае Славчо и его дочери Злате, неожиданном появлении раненого всадника и переданном им перед смертью аравийском клинке, который просил доставить в Царьград. Не умолчал он и о Горном монастыре, встрече с отцом Донатом и своих спутниках. Под конец рассказал о непонятных метках и возникшем подозрении, что рядом с ним оказался турецкий шпион.
— Где сейчас твои люди? Они знают, куда ты пошел? — подался вперед Куприян.
— Им ничего неизвестно, — успокоил его Тимофей. — Они знают только, что я стремился в Константинополь. Теперь они ждут меня в караван-сарае. Я обещал им вернуться сегодня вечером или завтра.
— Но они видели, как ты ходил в Горный монастырь, — помрачнел Куприян. — Могли видеть клинок, могли подслушать твой разговор с умирающим…
— Им неизвестно, кто меня ждал в монастыре, — начал оправдываться Головин. — По совету отца Доната я сказал, что в монастыре нет тех, кто должен помочь, и повел их дальше, запутывая следы. Коней и оружие я получил в тайном месте.
— Ладно. — Куприян остановил его, подняв ладонь. — Какое оружие у тебя еще есть?
— Никакого, — обиженно буркнул казак.
— Сиди
— Пусть он побудет здесь, — распорядился Куприян и ушел, захватив с собой клинок и знаки тайного братства.
Мужчины устроились напротив Тимофея и положили перед собой на бочонки заряженные пистолеты с взведенными курками. Медленно потянулись минуты томительного ожидания…
Второй день Фасих-бей не находил себе места, метался по дворцу, как разъяренный зверь, пойманный ловцами и водворенный в клетку. Слуги попрятались по закоулкам, стараясь не попадаться ему на глаза, а когда он звал их, неохотно вылезали из разных щелей и шли на зов повелителя, словно на плаху. Впрочем, разница не так и велика: в порыве гнева хозяин мог приказать лишить жизни любого.
Первая причина, по которой старый евнух бесновался, заключалась в том, что султан все еще не решил, кого назначить великим визирем. Фасих готов был собственными руками задушить Ибрагима и его мать, валиде Кезем: разве он мало сделал для них, разве коварная гречанка не обещала ему место рядом с троном? Но можно ли верить обещаниям распутной и злокозненной женщины? Когда она жаждала свалить Мурада, евнух был хорош, а как только на престол сел Ибрагим, о тех, кто помог его посадить, можно забыть? Старик нутром чувствовал, насколько сложная и напряженная игра идет вокруг нового султана, и приходил в отчаяние, что никак не может сейчас открыто заявить о себе. Попробуй только потребовать обещанного — тут же лишишься головы! Нет, придется терпеливо ждать и, если ничего не получится, начать все сначала. Но где взять столько терпения? Жизнь человека тоже не бесконечна!
— Они мне за все заплатят, — шептал евнух и зло кусал бледные губы.
Ничего, еще придет его час, и недруги будут ползать у ног нового повелителя. Он украсит их головами шпили башен Стамбула, по улицам всех городов империи будут скакать верховые, держа пики с насаженными на них головами казненных. И первыми в руки палачей попадут Кезем и ее сын, а за ними на эшафот поднимется проклятый Гуссейн — никогда уже не перебежит ему дорогу к власти.
Где запропастился Али? Ему давно пора быть здесь, а он шляется по провинциям и даже не присылает писем с отчетом. Это было второй причиной ярости Фасих-бея, тесно связанной с первой: Али должен помочь выявить и раздуть заговор славян. Без этого Фасих не решался на открытое столкновение с Гуссейном и Кезем. Когда у него будут все необходимые сведения, о» возьмет в одну руку славянский заговор, в другую — мешок с золотом и пойдет требовать назначения великим визирем. А получив назначение, пустит в ход свой собственный заговор, сменив золото на острый меч!
Бледный до синевы слуга доложил о приезде Джакомо дель Белометти. Евнух скривился, как от зубной боли: наверняка проходимец явился, чтобы напомнить о заключенном между ними соглашении. Какой теперь толк злиться, сам виноват, не нужно было завлекать итальянца обещаниями. Теперь тот хочет знать, что решил султан Ибрагим в отношении Азова и войны с Московией. А султан еще ничего не решил! Но решать придется, причем в самые ближайшие дни.
Надо ли отталкивать Джакомо? Наверное, нет. Схватка за власть в самом разгаре, и никто с полной уверенностью не сможет сказать, кому удастся выйти из нее победителем: проклятому Гуссейну или ему, Фасих-бею. И никто не знает, каким образом станут развиваться события после победы одного или другого.