Дикое правосудие
Шрифт:
Марфа выпрямилась, глядя на него. Норвежец возвышался над ней.
– Что?
– Кажется, его уже однажды увольняли. Несколько месяцев назад. Нужно проверить. Потом оно было пересмотрено – я имею в виду решение.
– Разве это не ваша работа?
Он покачал головой.
– Решал отдел кадров. Или его прораб. Хотите, чтобы я проверил?
– Да, – Марфа сунула рубашку обратно в тумбочку и обратилась к Голудину: – Откинь-ка одеяло. И матрас тоже.
– Здесь ничего нет, – Голудин заглянул под койку. В маленькой комнате стояло еще пять пружинных кроватей. Голые стены, минимум комфорта. – Внизу тоже ничего, – он виновато улыбнулся.
Марфа
По бараку гуляли сквозняки. Стены казались сделанными из картона, а не из дерева, хрупкие и непрочные, словно в нищенской лачуге.
Марфа пожала плечами. Чего он добивался? Она повернулась к помощнику управляющего.
– Поднимите его послужной список, ладно? Если это возможно, выясните, кто отменил увольнение и почему. Ему ведь нетрудно было найти замену?
– Такие, как он, стоят в очереди за работой в любой из задрипанных стран третьего мира. Это относится и к России, – норвежец усмехнулся в бороду. – Шутка.
– Не совсем, – Марфа смотрела на разобранную постель, на маленькую тумбочку. В наступившем затишье ей показалось, будто она слышит шорох газа, прокачиваемого по огромным трубопроводам. – Вы можете просмотреть его бумаги прямо сейчас?
– Конечно. Хотя не стоит торопиться. Скоро начнется метель – вы не сможете выбраться отсюда до завтрашнего утра.
– Проклятье! – Марфа поежилась.
– Мы устроим вас со всеми удобствами.
Они вышли из общей спальни. Подошвы сапог липли к покрытому линолеумом полу коридора. Ветер ударил им в лицо, как только они вышли из барака, унеся с собой запах готовившегося на кухне ужина. Марфа пригнула голову и плотнее запахнула воротник парки. Снег шел сильнее, чем полчаса назад, и низко висевшее солнце едва проглядывало между быстро несущимися облаками. Она прищурилась, озираясь по сторонам. Вдалеке поднимались факелы газа, сжигаемого на нефтяных скважинах. Буровые, словно наблюдательные вышки ГУЛАГа, возвышались там и сям до самого горизонта. Поодаль беспорядочно располагалась группа строений: административное здание, склады, гаражи, бараки рабочих. Гусеничный кран со скрипом выполз из-за пелены летящего снега, заставив молодую женщину вздрогнуть от неожиданности. Ветер завывал над пустой плоской тундрой, подчеркивая бесприютность ландшафта. Ощущение безвременья и потери всякой собственной значимости глубоко потрясало Марфу. Оно было похоже на агорафобию [4] и заставляло ее чувствовать себя опустошенной.
4
Боязнь открытого пространства. (Прим. перев.)
Норвежец поднялся по ступеням, и Марфа последовала за ним, словно убегая от тундры. Он открыл дверь приемной своего офиса. Марфа, совсем окоченевшая, отказалась снять парку и перчатки, и хозяин покровительственно улыбнулся.
– Принеси дело Аль-Джани, – обратился он к узколицему секретарю, приглашая посетителей в свой кабинет.
Марфа тяжело опустилась на предложенный ей стул, крепко обхватив себя руками. Голудин сочувственно и понимающе смотрел на нее, но она так замерзла, что не могла даже рассердиться из-за этого непрошенного сочувствия. Боже, что за проклятое место... Когда секретарь принес папку с делом иранца и вышел из кабинета, Марфа подняла голову и посмотрела в узкое окно. Солнце почти исчезло, превратившись в туманное красноватое пятно над самым горизонтом. Облака сгущались, пожирая остатки дневного света. Оконное стекло было покрыто потеками влаги.
– Здесь нет ничего насчет его увольнения, – заметил норвежец, пододвинув папку по столу к гостье. – В то время я был дома, в отпуске, – добавил он. – Я узнал об этом позже.
– Кто занимался увольнениями?
– Мой секретарь, Максим. По крайней мере, он рассматривал первоначальную жалобу. Он должен был направить ее вниз, а не Густафссону – это наш управляющий. Пожалуй, в отдел кадров. А может быть, он вообще забыл об этом. Такое случается. Многие рабочие не возвращаются на скважины после выходных, заболевают, получают травмы или просто не могут вынести одиночества... Если этот Аль-Джани хотел работать, то Максим мог решить, что не стоит тратить время на возню с заменой для него.
Зазвенел телефон.
– Ничего, если я поговорю с Максимом?
– Пожалуйста, – проворчал норвежец, подняв трубку. – Какие еще к е..ной матери неполадки на этом участке газопровода? – заорал он в микрофон и кивком выпроводил их из комнаты.
Марфа открыла дверь и заметила, что лицо Максима быстро приняло безучастное выражение. Его глаза на узком лице с высокими скулами были подозрительно блестящими и оживленными.
«Ты что-то знаешь, – с неожиданным волнением подумала она. – Ты знаешь, почему мы здесь и что мы ищем!»
* * *
Джон Лок сидел в огромном пустом кабинете Ван Грейнджера, из окна которого открывался вид на Феникс, и смотрел на молчащий факсимильный аппарат. Дворецкий и домохозяйка переселились в свое бунгало рядом с усадьбой, а горничная заперлась – вероятно, с мужчиной – в своей комнате над гаражом. Он был один в доме. Возле его локтя стояло нетронутое пиво и возвышалась горка сэндвичей.
Поздним вечером в доме стояла похоронная тишина. Она притупляла чувства, заглушая гнев, ввергая в глубокое уныние. Лок думал о Тяне. У него не было никакой информации, способной предать зримый облик объекту его сдерживаемой ярости – лишь вьетнамское имя.
В кабинете было два телевизора, факс, широкий дубовый стол, обитый гладкой зеленой кожей, пишущая машинка, несколько телефонов и компьютер, но место казалось необжитым, словно тончайший слой говорящей о запустении пыли покрывал все предметы. На стенах висели фотографии, свидетельствовавшие о неумолимом ходе времени. Лок старался не смотреть на ту, где были изображены Бет и Билли на церемонии своего бракосочетания. Имелись и фотографии Ван Грейнджера в военной форме, скорее всего сделанные во Вьетнаме, но с большинства моментальных снимков, цветных и черно-белых, глядело лицо Билли. На одной из фотографий, сделанных в Афганистане, Лок с Билли позировали в обнимку, широко улыбаясь на фоне искореженных останков советского боевого вертолета МИ-26, окруженные холодными, чужими горами.
Гнев раковой опухолью разрастался в душе Лока. Он проклинал молчание факсимильного аппарата. Длинная стрелка часов отмеряла минуты четкими, размеренными скачками; тиканье звучало угрожающе, словно раскаты отдаленного грома.
Над горами Суперститьюшн за городом вспыхивали зарницы. Лок машинально прикрыл глаза...
...и внезапно проснулся, разбуженный сигналом факса. Взглянув на часы, он понял, что проспал в кресле почти два часа. На восточном краю горизонта уже проступала бледная полоска. Через час наступит рассвет.