Дикое Сердце 1 часть
Шрифт:
– Ладно, Хуан, это твое… – вмешался старый Ноэль.
– Оставьте его, Ноэль, – прервал спокойно Ренато. – Пусть говорит, что хочет. Потом ему придется выслушать меня.
– Сожалею, но мне неинтересно слушать, что скажет такой сеньор, как вы. У меня нет времени, чтобы слушать о Франции. Простите, очень приятного вам вечера.
Хуан удалился быстрыми шагами по длинному коридору, в глубине которого распахнулась дверь. Он приостановился, ослепленный солнечным светом, затем нахлобучил на свой лоб шапку моряка и горделиво двинулся вдоль двора перед часовыми, охранявшими вход.
–
– Нет, Ноэль. Это вы купили ему тот кулек апельсинов?
– Что? Вы слышали?
– Да, Ноэль. И думаю о том же, о чем наверняка думаете и вы, несмотря на ваше внешнее возмущение, он, в сущности не может быть плохим. Этот человек не способен забыть первую улыбку и первый подарок. В конце концов, все разрешилось благополучно.
Они оставили позади темный коридор тюрьмы. Как и Хуана, их ослепил солнечный свет, заливавший широкий двор. Вдалеке, по склону переулка, высоко подняв голову, твердой походкой удалялся Хуан Дьявол.
15.
– Айме плохо себя чувствует, у нее болит голова и она прилегла. Она умоляет и извиняется.
Сеньора Мольнар окинула благодарным взглядом старшую дочь, которая солгала, чтобы оправдать сестру. В это время Ренато, сдерживая недовольство, вложил в руки матери букет цветов и коробку конфет, которую взял из рук сопровождавшего слуги, и с которым кивком попрощался.
– Донья Каталина, вы не передадите это Айме от моего имени?
– Конечно, сынок, конечно. Какие красивые цветы! Какая прелесть! Моника, не поставишь их в вазу? У тебя как ни у кого в этом талант.
– Я поставлю их в воду и доставлю удовольствие Айме самой убрать их в комнату.
Руки Моники задрожали, когда она взяла в руки букет, ее щеки были бледнее одеяния послушницы. Она сжимала букет, чувствуя шипы.
– Погоди, Моника, – попросил Ренато, немного стесняясь. – Если бы Айме было немного лучше, и она позволила бы мне увидеть ее хотя бы на миг, не более. Если ее не побеспокоит выйти на минутку. Говорю это, если она не сильно страдает.
– Я спрошу у нее. Ей было плохо, но я спрошу, – уступила Моника и удалилась.
Каталина и Ренато остались вдвоем в старой гостиной Мольнар и какое-то время молчали, погруженные в свои мысли, пока голос Моники не возвратил их к действительности:
– Айме просила простить ее. Она не чувствует себя в силах, чтобы подняться.
– Ей так плохо? Если мне позволят, через некоторое время мой слуга приведет доктора Дюваля.
– Ради Бога, не надо. Правда, Моника? – объяснила Каталина с подлинным беспокойством.
– Действительно, Ренато, – уверила Моника. – Айме скоро поправится; а если будет плохо, я пошлю за монастырским врачом. Не волнуйся, с ней ничего такого. По крайней мере, надеюсь, что ничего.
Она взглянула на мать, стремясь ее успокоить, пока нетерпеливый Ренато сделал несколько
– Не знаешь, что я чувствую, когда не вижу ее; ну хоть бы разок глянуть, перед там как уйти, Моника.
– Твое отсутствие будет кратковременным, если вернешься в субботу.
– Признаю, оно будет недолгим, но для меня оно вечное, а так как ты никогда не была влюблена…
– Почему бы тебе не прогуляться, сынок? – вмешалась Каталина. – Может быть, за это время…
– Как раз об этом я и подумал. Я пойду в центр по поручению мамы и перед тем, как уехать, заеду сюда. По правде, мне неспокойно, зная, что Айме больна. Но если ей не станет лучше, с вашего разрешения я привезу врача. Простите мне эту вольность, но я слишком люблю ее. Смейся сколько хочешь, Моника. Ты наверно думаешь, что я дохожу до ребячества в своей любви.
– Я ничего не думаю, а если бы и думала, какое это имеет значение? Весь мир для тебя зовется Айме, не так ли?
– Да, конечно, думаю, что ты станешь меня упрекать. Но мне было бы больно казаться смешным такой сестре как ты, чьим мнением я очень дорожу.
– Должно быть, ты держишь меня за очень сурового судью, Ренато.
– Таким суровым, как читаю это в твоих глазах, Моника. И не представляешь, как огорчает не быть достойным твоего восхищения. Но в конце концов, нужно быть терпеливым. А теперь я уж точно попрощаюсь. До скорого.
Ренато Д`Отремон вышел из дома, где остались мать и дочь. Каталина Мольнар с тревогой спросила у Моники:
– Ты видела ее? Нашла? Где она была? Смогла ее предупредить? Будет она здесь, когда он вернется?
– Я ничего не знаю, мама. Ее нет дома. Не знаю, куда она ушла. Но я пойду ее искать. Буду искать везде; если не найду, то скажу Ренато правду, что она гуляет все время! А ты никогда не знаешь, где она!
– Айме, Айме… О!
Удивленная Моника остановилась, отступив на шаг. На узкой тропинке, проходившей по голым камням к ближайшему песчаному берегу, возникла еще более дикая и неопрятная фигура Хуана. Он не терял времени, чтобы добраться до корабля и издалека видел, как солдаты возвращались в шлюпку. Едва перекинувшись несколькими словами со своим помощником, он приказал собрать разбежавшуюся команду и побежал искать женщину, которая владела его мыслями, сам удивленный этим порывом. Но остановился и улыбнулся, насмешливо скрывая досаду, возможно развеселившись тем, как побледнели щеки послушницы, как ее трясло от волнения, напряжения и муки под этим облачением, за которым она тщетно пыталась отгородиться от мира, и он спросил:
– Что с вами происходит, Святая Моника? Вы заблудились?
– Я ищу сестру. Может быть, вы могли бы знать о ней что-нибудь? Вы знаете, где она?
– Вы хотите сказать, что ее нет дома? – в свою очередь спросил Хуан.
– Я ничего не хочу сказать, – нетерпеливо ответила Моника. – Я спрашиваю…
– А я отвечаю. Нет, я не видел ее, Святая Моника.
– Вы можете не называть меня так? К чему эта усмешка? Дайте пройти!
– Говорят, грех иметь дурной нрав, сестра. Дорога свободна. Довольно плохая для того количества ткани, что вы используете.