Диктатор
Шрифт:
Сталин посмотрел на Бухарина почти дружелюбно и сочувственно, хотя в душе его возгоралось затаенное чувство мести.
— Ильич понимал, что он умирает.— Сталин почему-то расстегнул воротник своего френча.— И он действительно сказал мне,— я не знаю, в шутку или серьезно,— чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Маняше. Ленин при этом сказал мне: «Вы самый твердый, стальной член партии».— Эти слова Сталин произнес с заметной гордостью.
— Помянем Ильича,— тихо и с надрывной грустью предложил Горький, надеясь отвлечь Сталина и Бухарина от словесной перепалки.— Каюсь, попортил я ему в свое время нервы, и не единожды. Не уберегли мы его…
Выпили
Всю оставшуюся часть вечера Горький, как гостеприимный хозяин, старался создать веселую атмосферу за столом: вспоминал смешные истории, случавшиеся с ним во время заграничных поездок, рассказывал о своих внучках-проказницах. Сталин подтрунивал над «перебравшим» Бухариным, поддерживал шутки хозяина.
Наконец он поднялся из-за стола:
— Ну что ж, пора выпить на посошок и отправляться по домам.
Все тоже встали.
— Вот злые языки утверждают, что литераторы всегда были непомерно самолюбивы, завистливы и мало заботились о том, чтобы стать несколько грамотнее. Что ответить этим злопыхателям? Советский писатель не такой, это писатель нового типа. Советский писатель — борец за социализм. Наша эпоха — это эпоха великих свершений. Покажите во всем ее величии и красоте! Эпоха требует: будьте деятельны!
— И — будут! — словно сердясь на кого-то, кто, возможно, не согласен с этими словами Сталина, завершил почти угрожающе Горький,— Уж вы не сомневайтесь, Иосиф Виссарионович,— будут! Не отвертятся! Никак не отвертятся!
— Я тут, можно сказать под занавес, хотел напомнить ваши слова, Алексей Максимович,— глядя на Горького испытующим, немигающим взглядом, сказал Сталин,— Вы говорили: «Если враг не сдается, его уничтожают». Метко сказано! Уничтожают! В том числе и писательским словом. Пожелаю вам успехов, друзья, в борьбе с врагами социализма.
Гости оглушительно зааплодировали.
Направляясь к машине в кромешной темноте под буйными порывами ветра, Андрей вдруг ощутил, как кто-то крепко ухватил его под локоть. Это был Фадеев. Ветер превратил его плащ в летящий парус.
— Как ты думаешь, почему он все это рассказал о Ленине? — вплотную прижавшись к уху Андрея и стремясь пересилить гул ветра, спросил он, шумно и возбужденно дыша.— Не догадываешься? А я думаю, что ему надо было разоблачить клевету Бухарина перед Горьким и перед всеми нами. И он проделал это блестяще! Бедный Бухарин!
— А почему это Ягода весь вечер просидел рядом с Бухариным? — поинтересовался Андрей.— Они что — друзья?
— Как кошка с собакой! — залился своим фальцетом Фадеев.
— И молчал, как сфинкс,— продолжал удивляться Андрей.
— Наивный ты, Андрей,— сказал, не скрывая насмешки, Фадеев.— И по всему видать, еще совсем не знаком с одним интереснейшим и загадочным зверем.
— С каким это?
— С НКВД! — опять залихватски рассмеялся Фадеев.
Глава девятая
Никогда еще Генрих Ягода не видел Сталина таким, каким видел его сейчас: вождь был схож с вулканом, из которого извергается огненная лава. Ягода, и без того являвший собой скорбный и жалкий вид тщедушного, плоского и сгорбленного человека, такого худого, о которых обычно говорят, что не в коня корм, и на котором даже чекистская форма — шикарная габардиновая гимнастерка, отлично сшитое галифе, широкий кожаный ремень с портупеей,— как правило придающая мужчинам особую привлекательность и броский шарм, сидела как на огородном пугале. Сейчас, когда Ягода стоял навытяжку перед Сталиным, у которого бешеным огнем горели глаза, он и вовсе съежился, превратившись в некое подобие человека. Его колотила нервная дрожь.
— Как был говенным фармацевтишкой, так и остался! — Сталин говорил, как обычно, негромко, но в его словах скопилось столько яда, что они становились убийственными, и Ягода даже подумал о том, что было бы лучше, если бы вождь кричал,— Правильно в народе говорят, что из хама не сделаешь пана! Тебе не чекистом быть, а псаломщиком. Думаешь, всю жизнь будешь держаться на плаву лишь потому, что женился на племяннице Свердлова? Не выйдет! Зарабатывай авторитет своим трудом. А в чем состоит твой труд? Тебе что поручила партия? Если мозги отшибло, то я напомню: партия поручила тебе беречь как зеницу ока ее руководящих деятелей. И как же ты, безмозглая тварь, бережешь наших руководящих деятелей? Сегодня враги убили товарища Кирова, а завтра, чем черт не шутит, они перестреляют всех членов Политбюро! Да еще и поднимут руку на товарища Сталина! — Уже само это предположение повергло Сталина едва ли не в состояние шока, он с трудом удерживал себя, чтобы не пнуть сапогом эту ненавистную ему обезьяну прямо в пах. В Ягоде его сейчас бесило все: и длинное бледное лицо со впалыми щеками, и тонкие, намертво стиснутые бескровные губы, над которыми прыгала в нервном тике полоска усов, и кривизна его тонких ног, на которых щегольские хромовые сапоги казались огромными, будто снятыми с другого человека.— Небось опять барахтался в постели со своей пассией, когда убийца целился в любимца партии? Запомни, подлец, не миновать тебе расстрела, если не найдешь тех, кто погубил нашего дорогого Мироныча!
Ягода воспользовался моментом, когда Сталин, утомившись от продолжительной тирады, склонил голову, чтобы набить трубку табаком, и, запинаясь на каждом слове, выпалил:
— Товарищ Сталин… Я предполагал… Я думал…
Он едва не сказал: «Я думал, что это совпадает с вашим замыслом», но вовремя запнулся. Он отчетливо вспомнил разговор, который произошел между Сталиным и Молотовым на даче вскоре после партийного съезда. Присутствовавший при этом Ягода изо всех сил делал вид, что его интересует шахматный этюд, опубликованный в журнале, и что он совершенно не намерен вникать в суть их разговора. На самом же деле он с поразительной жадностью, какая бывает присуща профессиональному сыщику, впитывал каждое слово. И Сталин вдруг сказал, что в руководящем ядре партии появились деятели, которые возомнили о себе невесть что и не только сами считают себя способными к лидерству, но и партийная масса под их гипнозом начинает постепенно привыкать к ним как к лидерам. А значит, таких самозванцев не мешало бы вовремя остановить, пока они не причинили партии непоправимого вреда. Сметливый Ягода с поразительным чутьем собаки-ищейки сразу же понял, о ком идет речь; не зря Сталин произнес такие слова, прекрасно сознавая, что главный чекист их расслышит. Ясное дело, речь шла прежде всего о Кирове, который на съезде получил значительно больше голосов «за», чем Сталин. Ягода, став невольным свидетелем секретного разговора, тут же про себя решил не ждать прямых указаний вождя, ибо они все равно не последуют. На следующий же день он вызвал из Ленинграда своего ставленника Запорожца — заместителя начальника областного НКВД. Он понимал, что непосредственного начальника Запорожца — Медведя тут же насторожит этот странный вызов, но решил ввиду особой срочности вопроса не придавать значения таким тонкостям.
— Он предполагал! — бешенство Сталина перехлестнуло через край.— Как ты смеешь что-то там предполагать, паршивый аптекарь! Если бы не товарищ Сталин, сидеть бы тебе в провинциальной захолустной аптеке до скончания века со своими склянками и пузырьками да спекулировать презервативами! Что ты там такое предположил? Что ты там мог думать? Да твое место в психушке! Захлопни свою мерзкую пасть, иначе мы тебя раздавим как слизняка!
— Простите, товарищ Сталин… Вы меня не так поняли… Я хотел сказать…