Динамо-машина (сборник)
Шрифт:
За что, почему это случилось с ним? Как можно быть адекватным всему этому и что противопоставить?
Фома поднялся и почувствовал, что внутри его будто поганой метлой взболтались все грехи мира. Он наклонился над ванной и полил голову водой из душа. Горячей не было, и сейчас это было даже хорошо. Показалось, что от холодной воды стало полегче. С самого начала Фома решил не обращать на болезнь внимания и не принимать её происки всерьёз. Хорошо, что нигде не было зеркала, и Фома больше не мог видеть своих лимонно-жёлтых
От политой водой головы подушка запахла мочёной курицей. Фома перевернул её, ударил кулаком в вялую серединку и закрыл глаза. Солнца в окне не было и быть не могло, словно всё там было не улицей, а декорациями улицы, понаставленными там и сям и брошенными. То ли укол, то ли болезнь закрывали глаза Фомы. И вскоре он уснул, и ему снилась тоска.
– …Больной, больной, тихий час давно закончен, подъём! – голос был не противный, да ещё и барабанили в стекло.
На тумбочке стыл полдник с запеканкой, в боксе никого не было – а это Вика прыгала на улице и заглядывала в окно.
– Вика. Здравствуй. Ты как? – подскочивший к стеклу Фома хотел выглядеть отдохнувшим и не очень жалко улыбаться.
– Фома, к тебе и не пробраться. Ну и загнали же тебя, я еле нашла. Покажи глазки. Ты хорошо спал?
Теперь Фоме казалось, что спал он просто замечательно.
– И на пузушке печать.
– Казённая майка. Тут выдали. И трусья тоже. Вот. – Фома отошёл подальше, взялся за широкие штанины трусов и встал в детскую танцевальную позицию. Да ещё и покрутился в разные стороны.
– Похудел… Фома, как анализы? – Вика не веселилась.
Фома только подумал, что он совершенно здоровый и не может находиться в этой больнице ни секунды больше, как организм тут же намекнул ему, чтобы он не забывался. Фома даже покачнулся, быстро отвернулся от Вики, хозяйственно поправляя штору, и улыбнулся.
– Анализы что ни на есть самые замечательные, Вик. С каждым часом им всё лучше и лучше…
– Я серьёзно. – (А никто в этом и не сомневался…)
– Ну Вика, в самом деле, врачи говорят, что я очень способный больной, я надежда инфекционного отделения.
– Меня к тебе не пустили, Фома. Чего они, а?
– И не пустят.
Вика опустила глаза под тусклым взглядом Фомы, она хотела сказать что-то хорошее, но боялась, что заплачет. Хлопнула ладошкой по стеклу:
– Фома, полежи. Я сейчас. – И, оставив сумочку на карнизе, побежала куда-то, скрывшись из зоны видимости Фомы.
Через несколько минут в бокс ворвалась Палёнова и потрясла шуршащим мокрым пакетом.
– Девушка тут приходила, гостинцы тебе передала. Вот яблоки, бананы и черешня. Я всё хорошо помыла. Мы этой девушке сказали, чего тебе есть можно, чего нельзя. И что отвлекать тебя тоже нельзя. Давай, ложись, ложись. Ешь черешню, только косточки на пол не бросай.
Палёнова была умная, это что-то. Фома с удовольствием бросил бы на пол её косточки, да и растоптал; или не на пол бросил, а куда-нибудь вон с глаз, но сказал лишь: «Спасибо, положите на кровать» – и без выражения на лице уставился на неё. Палёнова не уходила – собралась, видимо, сортировать фрукты по цвету или степени спелости, но всё-таки почуяла что-то неладное, с прищуром посмотрела на Фому и удалилась.
Тем временем Вика отыскала в парке разломанный ящик, подтянула его под окно, встала – иначе до окна доставало аккурат только её лицо. И теперь она могла даже на карниз облокотиться.
– Фома, надо долечиться.
– Я долечусь. Вик, ну ты чего?..
– Фома, милый, не капризничай. Билирубин, АлАт, АсАт, ты повнимательнее с ними. Ладно? – Вика прислонилась к стеклу. – Фома, неужели это ты там, а я здесь?
– Вика, мне сказали – лечение двадцать один день. И всё, понимаешь? Уже один прошёл. Ещё пройдут… И мы поедем…
– Не надо. Фома, не надо. Мы везде поедем, ты только выздоравливай! И не загадывай больше ничего, ладно?
– Ладно. Я к тебе даже в форточку не пролезу, видишь, какая она маленькая. А окна навеки забиты.
– Я буду приезжать, Фома. Завтра приеду. – Вместо слёз у Вики вспотели ладони, и на стекле остались два мелко-мелко мокрых пятна. Она вытерла их и убрала руки с окна. – Ты давай ешь черешню.
Фома засмеялся – представил почему-то Палёнову. Снова забултыхалась внутри его какая-то гадость, он отвернулся, как будто пошёл за черешней, – так хотелось ему выбить окно и забыть про всё это дело, чтобы они были с Викой опять свободны как ветер!
Вика, снова приставив ладони лодочками к окну, смотрела на то, что находилось в палате Фомы.
– Фома, ты у самого окна, что ли, спишь? Не дует?
– Жарко. – Фома взял пакет с черешней. – Вкусная черешня. Спасибо. Вик, ты не вози ничего. Не надо.
Вика даже обиделась:
– Ага, а успешное лечение? Я что, не могу принять в нём посильное участие?
– Вика, я хочу пива и жареную поросячью ногу.
– А я хочу в Пномпень, Фома. Всё будет. У тебя ничего не болит?
– Нет, ничего не болит.
– Как не болит? Должно болеть! Ну не обманывай, Фома…
– А почему у меня должно что-то болеть?
– Потому что ты в больнице, Фома! – Вика как можно более пристально всмотрелась в его лицо.
По больничному радио испорченный до неузнаваемости голос Галины Петровны рекомендовал Фоме выпить таблетки и приготовиться к ужину.
Фома оживился.
– Вика, сейчас будет шоу.
И действительно: торжественно вплыл ужин вместе с Галиной Петровной. Фома повязал салфеточку, как слюнявчик, и принял из рук медсестры поднос.
– Что, влюбляетесь? – спросила Галина Петровна, с интересом приглядываясь к Вике.