Динка (с иллюстрациями Воробьева)
Шрифт:
«Была уже мама или не была?» - заглядывая через забор, соображает Динка. И, судя по тому, что Никич насвистывает песенку и бодро перебрасывает к верстаку какие-то дощечки, Динка убеждается, что мама была. Отодвинув помеченную красным крестиком доску в заборе, она быстро шмыгает в сад и бежит к палатке.
Динка любит поговорить с дедушкой Никичем. Никич для нее не просто взрослый человек, а старший товарищ. Во всяком случае, он скорее старый, чем взрослый, а Динка давно уже знает, что взрослые не умеют хранить детские тайны и всякое откровенничание с ними почти всегда кончается неприятностями.
Динка подкрадывается к дедушке Никичу, тихонько кукарекает за палаткой и, довольная собой, усаживается на старый пень. Старик дружески кивает ей головой, продолжая свою работу.
– Ну, пришла-появились?
– спрашивает он через секунду.
– Появилась, - говорит Динка и с любопытством разглядывает на носу деда красные ниточки.
– Пришла и молчишь, - недовольно бурчит Никич, бросая на девочку быстрый взгляд.
– Чего сотворила спозаранку?
– спрашивает он, прилаживая дощечку на верстак.
– А ты что вчера сотворил?
– фамильярно интересуется Динка.
– Мама говорила - у тебя болезнь, а я знаю, что ты опять пил водку!
Никич дует в рубанок, вычищает пальцем застрявшие в нем стружки и молчит.
– Лина сказала, что ты лежишь, как Адам. Что это значит?
– спрашивает Динка.
Никич бросает рубанок под верстак и присаживается на кучу досок.
– А вот… что это значит!
– Он дергает ворот старого, рваного пиджака и показывает Динке выглаженную, но штопаную, ветхую рубашку.
– Все пропил…
Динка с сочувствием смотрит на худую, щуплую фигуру Никича, на рубашку, на рваный пиджак. Ей хочется утешить старика.
– Так это ведь только вещи. А мама говорит, что из-за вещей стыдно сильно расстраиваться; надо расстраиваться, если с человеком что-нибудь случится, серьезно говорит она.
– Твоя мама - ангел, а живем мы на земле. И всякая вещь стоит денег, а денег у нас нет. Кто их зарабатывает? Одна мама. У меня вот руки дрожат… Хотел полочки сделать с резьбой, на дачах купили бы сейчас, а вот не могу… Пальцы не слушаются.
– Он кладет на колени худые руки и шевелит узловатыми, вздрагивающими пальцами.
– Подожди… Может, занозы у тебя?
– деловито осведомляется Динка.
– В меня один раз стекло влезло, так тоже руки дрожали, пока не выдернула.
– Нет, что уж тут гадать… - вздыхает Никич.
– Это все от этой пакости от водки.
– Вот какие мы с тобой недотепы!
– усмехаясь, говорив Динка.
– У тебя руки дрожат, потому что ты старый, а меня двое мальчишек бьют, потому что я маленькая.
– Как это понимать - бьют?
– удивляется Никич.
– Ну, просто бьют, - пожимает плечами Динка.
– А зачем ты с ними играешь?
– строго допытывается старик.
– Я не играю. Они сами по себе дразнят меня и бьют.
– Тебя бьют, а ты молчишь?
– Я не молчу, я тоже бью, но я не успеваю. Они же старше, и потом их двое. Это Трошка и Минька, знаешь?
– Откуда мне их знать? Вот пойду с тобой, так узнаю.
– Ну нет! Ты со мной не ходи!
– живо протестует Динка.
– Они еще хуже дразниться будут! Вот, скажут, Макака какой живой труп привела!
– Хе-хе-хе!
– добродушно смеется старик.
– Ну, ты и скажешь тоже! Где что услышишь, все на свой язык подхватываешь… Хе-хе-хе! Живой труп! Вот дурочка-то!
– Да что ты, дедушка Никич! Ну, кто тебя испугается? И потом, я теперь и сама их побью! А знаешь почему?
– Динка взмахивает рукой и кричит в самое ухо старика: - «Сарынь на кичку!» Вот почему! Догадался?
Никич трет ладонью ухо:
– Ничуть. Опять тебе что-то ворона на хвосте принесла, - усмехается он.
– Не ворона, а дядя Лека… А ты что же, про Стеньку Разина не знаешь?
– презрительно щурится Динка.
– Нет, погоди!
– лукаво грозит ей пальцем старик.
– Я-то знаю. А вот ты-то знаешь ли, какие это слова: «Сарынь на кичку!»?
– Я знаю, мне все объяснили. Это просто волшебные слова, Степан Разин всегда побеждал с ними!
– Он-то побеждал, а ты-то едва ли… Хе-хе!
– Почему?
– вскакивает Динка.
– Я как гикну: «Сарынь на кичку!» - и у меня сразу силы прибавятся! Я тогда кулаком, кулаком! Одного, другого!
– Ну нет! Ты это брось! А то у тебя, хе-хе-хе, такая кичка получится!
– вытирая мокрые от смеха глаза, говорит Никич.
– Да ты что! Это у Миньки кичка получится!
– дергает его Динка.
– Хе-хе-хе! Вот попугайка! Насмеешься с тобой! Только в драку ты все же не лезь. С таким кулачишком в драке делать нечего.
– Как раз! «Нечего делать»!
– выпячивая губу, передразнивает его Динка. Да я знаешь как могу садануть? Ого! Вот выбери у себя какое-нибудь место, где не так больно. Давай я тебя ударю, тогда узнаешь! Ну, выбирай!
Динка воинственно размахивает кулаком, пальцы ее болят от натуги, ногти врезаются в ладонь.
– Скорей, а то разожму!
– кричит она, подскакивая к Никичу.
– Да погоди ты… Стой, стой!
– отводя от себя крепкий коричневый кулак, сопротивляется Никич.
– Ишь ты какая скорая! Выбери ей! А чего я тебе выберу, когда у меня кругом кости!
– Ага, забоялся!
– торжествует Динка, разжимая кулак и почесывая ладонь. Мне только ногти мешают, а то бы я долго не разжала…
– Да садись уж, хватит воевать-то! Устал я с тобой. Динка снова усаживается на пенек.
– А мой папа сильный?
– неожиданно спрашивает она.
– Папа твой? Ну, этот горы своротит. Он и с детства такой.
– Лицо старика светлеет от дорогих воспоминаний.
– Жена моя, покойница, очень его любила. Мы ведь рядышком жили. Вот так деда твоего дом, а так мой… Я в артели работал, чуть свет из дому уходил…