Дипломатия греха
Шрифт:
— Нет. Взятка. Наркоманы всучили, не смог отказаться… Слушай, отче, неужели другого дня нет? Завтра… Скажем, вечерком. А еще лучше послезавтра. Посидим, поговорим, а?
Отец Владимир молчал.
— Ведь не горит же? — продолжал увещевать я. — Днем раньше, днем позже? И не надо на меня так смотреть, я прекрасно знаю, что ты мне сейчас скажешь. У тебя появилась информация о чем-то криминальном, и ты пришел мне об этом поведать, да?
Разумовский по-прежнему молчал.
— А-а… Догадываюсь! Поведать мало. Ты решил оказать страждущим помощь, а я опять нужен вместо пробивного тарана. Батюшка, ты ведь не в воинствующем ордене состоишь, а охота на ведьм вышла из моды. У тебя цель утешать и наставлять, вселять веру и подставлять плечо. А ты?
Иерей молчал, заинтересованно рассматривая меня.
— Хорошо, доводов ты не понимаешь, ты привык к образному мышлению. Давай я тебе притчу расскажу. Жил-был опер. Занимался потихонечку расследованиями, и была у него норма — два раскрытия в месяц. И ему хорошо, и начальству терпимо. Ловил он наркоманов и домушников, в политику не лез и на мафию не заглядывался, в общем, жил тихо-мирно. И появляется тут злой дядька, и начинает он тихий омут баламутить: тут не так работаем, здесь не так живем… А звали злого дядьку отцом Владимиром, и был он иереем православной церкви. Не желал он понимать чужие трудности, а почитал лишь свои принципы, вбив в голову, что обязательно нужно ему кого-то спасать, кому-то помогать. Но так как по сказке был не Иваном-царевичем, а всего лишь серым волком, то втягивал нашего героя во все существующие неприятности. А хорошему и положительному Иванушке-оперу оставалось всего два месяца до очередного воинского звания, которое он очень хотел получить. И не хотелось ему влипать в какую-нибудь авантюру до того, как засверкают у него на погонах звездочки капитана… Вижу, и народный фольклор ты тоже не ценишь. Перейдем к философии. Каждый должен заниматься своим делом. Пироги печь — пирожник, сапоги тачать сапожник И если у какой-то бабушки или дедушки случилась беда, то на это есть соответствующие инстанции. А если я, к примеру, приду в церковь и начну читать проповеди, представляешь, что будет? Ну что ты молчишь?
— Бабушка.
— Что «бабушка»?
— Ты гадал у кого беда: у дедушки или у бабушки. Я отвечаю: у бабушки. Старой, больной и очень одинокой.
— Я знаю еще одного старого, больного, несчастного и одинокого — это я.
— Сегодня она пришла ко мне за помощью, — не обращая внимания на мои реплики, продолжал иерей.
— Заметь, к тебе. Не ко мне, а к тебе.
— … Страшно было ее слушать, Коля. У нее отобрали комнату, и теперь ей негде жить.
Я тихо застонал и сел за стол. Посчитав это за приглашение к беседе, Разумовский опустился на шаткий диван, жалобно застонавший под его стокилограммовой тяжестью.
— Посоветуй ей обратиться в милицию.
— Она обращалась. Все было, как обычно. Ты знаешь, как это бывает. Документы на куплю-продажу составлены грамотно, ей обманом всучили какие-то бумаги, которые она подписала, а в довершение украли паспорт.
— Вот, — обрадовался я, — вот видишь! Ты сам говоришь: она подписала бумаги сама. С точки зрения дотошного крючкотвора, полное отсутствие состава криминала… Знаешь, сколько у нас по району таких обманутых? А по городу? И только десять процентов раскрытий по квартирным аферам. А возвратить удается и того меньше. Это одно из самых трудно-доказуемых преступлений. Потому как связано с четкими законами купли-продажи, а работают там опытные и ушлые специалисты. И эти прожженные мошенники не подделывают документы, а создают ситуации, при которых владелец сам отдает квартиру. И обратно хода уже нет. Впрочем, что я тебе это объясняю, ты сам работал в угро, да и газеты читаешь.
— Коля, — спросил Разумовский, тебе сколько лет?
— Двадцать восемь, а что?
— Ты собираешься вечно быть молодым?
Я побарабанил пальцами по столу и отвернулся.
— Ведь в мире все так устроено, — продолжал священник, — что, сколько добра ты сделаешь, столько его к тебе и вернется. То же и о зле… Она старая и больная. У нее нет родственников. У нее нет денег, и ей нечего кушать. Сейчас осень, скоро зима, которую она не перенесет без крыши над головой. Она уже не может драться за жизнь. Ей совсем немного осталось, и то в мире дожить не дают. В войну она медсестрой была, солдат спасала. Наших с тобой отцов… Что ей делать? К кому за помощью идти?
— Да, мне ее жалко. По-человечески мне ее очень жалко. Я бы с удовольствием ей помог… Если б мог. Рассуждать о том, что хорошо и что плохо, я тоже могу. Просчитай ситуацию сам. Поезд ушел, по закону нам ничего не светит.
Разумовский быстро поднял на меня глаза. Я осекся на полуслове и насторожился, вспоминая, что же я сказал такого, что так его заинтересовало. И вспомнил.
— Нет-нет-нет, — замахал я руками. — Даже не думай об этом! Забудь! Нет! Ни уговоры, пи посулы, ни царство Божье… нет! Ни за что! Два месяца до звания капитана… Спокойная жизнь… Полное личное дело выговоров и предупреждений… Яне авантюрист, не фанатик справедливости, не горю желанием переделать этот мир и уж совсем не желаю никого выгонять из этой квартиры. Я не хочу связываться с хорошо организованными аферистами, брать их в разработку, отвоевывать для старухи угол. Не хочу копать грязную информацию и остаться крайним. У меня уже бывали такие ситуации. Тем паче, что ее квартира или что там? комната? продана совершенно постороннему и наверняка честному человеку. Для себя они «паленое» не покупают. Ты узнавал, кому ее продали?
— Копылову. Михаилу Семеновичу Копылову.
— Вот видишь… Что?! Это случайно не…
— Он самый.
— О-о!.. У-у!.. Нет, я не начальник РУОПа, не работаю в ФСБ и не тяну на Клинта Иствуда. Я маленький офицер маленького территориального отдела. Я нахожусь в самом низу иерархической пирамиды правоохранительных органов, занимаюсь мелкими уголовниками и гопниками и хочу жить. С авторитетами преступного мира я дел не имею. Я столько слышал об этом парне, столько читал, что наотрез отказываюсь даже говорить о нем. Одних «бригадиров» у него столько, что роту сформировать можно, не говоря уже о бандитах. А деньги. А связи на самых высших и… и самых низших уровнях?! Нет-нет…
— Что ты заладил «я» да «я», а она?
— Она?. Ты хоть представляешь, что ЭТО такое прийти к крупнейшему мафиози города И потребовать: «Мужик, отдай квартиру! Там есть комната одной бабки, мы за нее вписываемся. Либо отдавай всю квартиру, либо пусти ее в комнату, и живите вместе в мире и согласии… Заодно продукты из магазина носить ей будешь». Ты это так представляешь?! Кстати, этот вариант мне нравится. Я уже вижу, как старушка сидит в кресле-качалке перед камином и вяжет носки. Под ногами у нее шкура белого медведя, она укрыта пледом из верблюжьей шерсти, а вокруг суетятся бритоголовые амбалы в спортивных костюмах и кожаных куртках. Один пол моет, другой обед готовит, третий вслух читает… Тимуровцы! Возрождение традиций! Просто… Стоп!.. Прокрутите запись беседы на пять минут назад… Я не ослышался? Ты сказал, что авторитету продали «паленую» квартиру? Что кто-то скрысятничал деньги крестного.
— Умный мальчик, — похвалил Разумовский. — Всего лишь «маленький офицер маленького отдела», а так хорошо соображаешь! Всего полчаса потребовалось… не в уголовном розыске работаешь?
— Точно. Даже как-то неудобно столько комплиментов и все мне. Не люблю лести, но ты на первом месте… И кто же тот герой, что так подставил честного гражданина Копылова?
Разумовский хмыкнул.
— Понятно, кивнул я. — Благожелатель пожелал остаться неизвестным. Может быть, я не все понимаю в жизни бандитов, но выражаю смутное подозрение, что для себя они стараются брать «чистые» квартиры, дачи и машины. У них и без этого проблем хватает. Значит, он еще не знает, что эта квартира — одна большая проблема?
— Не вся квартира, а только комнатка. И проблемой ее не назовешь. Остальные жильцы, а всего их пять, получили хоть по плохонькой, но отдельной квартире. На старушку просто позарились. Совершенно беззащитная старуха, без родственников, просто лакомый кусок для них. Спасибо, хоть не отравили. Ито, видимо, только потому, что в этом случае в отношении Копылова это была бы уже наглость. По моим подсчетам, на этой комнатенке они сэкономили не более десяти тысяч долларов.
— Всего-то? Мелко плавают.