Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
Другое дело Италия. Наше военное присутствие там было вызвано необходимостью решения проблем с Триестом и подписанием мирного договора с Австрией. Ни тогда, ни позже я не подвергал сомнению такую постановку вопроса. Что же касалось принятия Италии в военный союз с нами, это было, как говорится, "из другой оперы". Однако, поскольку ставился вопрос о заключении военного союза Соединенных Штатов с западноевропейскими странами, исключить Италию из этого мероприятия было, по общему признанию, довольно трудным делом, с учетом сложности и деликатности установления там баланса сил во внутриполитической борьбе. Лучше всего было бы вообще не заводить разговора о Североатлантическом альянсе. Ведь Италия не являлась даже членом Брюссельского союза. Если бы мы в 1948 - 1949 годах ограничились гарантиями, данными Брюссельскому союзу, и принятием программы оказания необходимой военной помощи его членам, чтобы поддержать их морально (в конце концов, это и есть главная суть дела), то проблема с членством Италии в альянсе и не возникла бы вообще.
' Переговоры о создании Североатлантического пакта были перенесены на период после осенних выборов 1948 года. (Как мне представляется, очень многие вопросы в то время откладывались либо в связи с предстоящими
Однако большой радости эта работа мне не доставила. Мне, в частности, не нравилось находиться в положении человека, должного выражать мнение неупоминавшихся личностей из состава законодательных органов страны мнение, которое я сам воспринимал в весьма лаконичной форме и не мог бы толком объяснить суть затрагивавшихся вопросов, поскольку сам не разделял ее.
Мне даже казалось: если сенаторы выступали в роли непререкаемых арбитров и им принадлежало последнее слово, то и переговоры они должны вести сами. Мне запомнился эпизод, произошедший во время одного из пленарных заседаний нашей группы, когда один из европейских представителей попытался внести свое предложение по рассматривавшимся вопросам, а Ловетт непререкаемым тоном оборвал его, сказав, что подобное предложение не будет принято сенатом. На этом разговор тогда и закончился, вызвав на какое-то время угрюмое молчание. Правда, один из европейских друзей встал и обратился к Ловетту, произнеся: "Мистер Ловетт, если вы и ваши коллеги в Госдепартаменте не можете взять на себя ответственность за проведение американской политики в данной области, укажите нам, пожалуйста, людей, которые смогут сделать это".
Считаю, что наш европейский друг был прав, намереваясь иметь дело с лицом, могущим оказать решающее влияние на принятие того или иного решения для правильного осмысления рассматриваемой проблемы в процессе ее обсуждения, с которым можно было бы также вступить в рациональную дискуссию и обменяться мнениями и аргументами.
Глава 18.
Германия
Германия, как, видимо, внимательный читатель уже отметил про себя, была страной, в которой я в общей сложности прожил пять, а то и все шесть лет: в кайзеровской Германии, будучи ребенком, в Веймарской республике в качестве вице-консула и студента, а в гитлеровской - сотрудником американского посольства в Берлине. Солидаризироваться с ней в личном плане я так, однако, и не смог. Язык этой страны я знал почти как свой собственный, иногда даже думал и писал на нем, но не чувствовал себя немцем, говоря по-немецки. И это знали мои родители и друзья. Когда я сдавал последний экзамен по восточным языкам в 1931 году, мой русский друг, видя мои успехи, посоветовал: "Если тебе представится такая возможность, говори с ними по-русски, но не по-немецки. Будешь говорить по-русски, и почувствуешь себя самим собой. Если же заговоришь по-немецки, не будешь никем".
Тем не менее в интеллектуальном и эстетическом отношениях Германия произвела на меня глубоко впечатление. А во время войны я даже чувствовал внутреннюю близость к той части немцев, ставшей жертвой гитлеровского безумия и страдавшей от той трагедии, которую он обрушил на их головы. По окончании военных действий, осознавая большую ответственность за будущее немецкого народа, я постоянно имел в виду эту страну и исходил из необходимости корректного выполнения наших обязательств там с учетом интересов России, вздрагивая при каждом случае проявления поверхностного подхода и слишком упрощенного отношения не только в публичных, но и официальных дискуссиях к проблемам Германии, страдая от понимания того, что не мог оказать существенного влияния на принятие решений по тем или иным вопросам.
К тому времени у меня уже сложилось определенное мнение по германской проблеме. Оно базировалось на феномене немецкого национализма. Как мне казалось, только те люди смогут успешно разобраться с пониманием эмоциональных источников этого национального чувства, кто хорошо знал историю страны в период еще до наполеоновских войн, а затем появления течений романтического национализма в XIX веке. Это было время зарождения национального самосознания у немцев, которое опьяняло подобно вину. Вплоть до создания Германской империи в 1870 году внутренних проблем у немцев хватало. К тому времени они стали воспринимать себя как единое национальное сообщество, объединение которого могло произойти на примитивной базе общего языка для начала соревнования с государствами, возникшими в Европе еще в прежние времена. Большой ошибкой государственных деятелей при принятии Версальского договора в 1919 году было стремление реконструировать Германию в качестве единой нации без предоставления ей широких возможностей деятельности при ограничении собственными рамками. В то же время в Европе отсутствовало то, что могло бы соперничать с ней в экономической мощи. И сейчас мы снова столкнулись с этой же проблемой. Идея расчленения Германии возврата страны к временам раздела ее на небольшие суверенные образования не казалась мне реальной. Такая мысль появлялась у меня в 1942 году, но я все же пришел к выводу, что опыт гитлеризма и войны, какими бы ужасными они ни были, лишь углубил у немцев сознание национальной общности и что сохранение разделенной страны в Европе, где большинство лингвистических и этнических общностей представлены едиными государствами, означало бы возврат в середину XIX столетия и стремление немцев к появлению нового Бисмарка и повторению 1870 года. Но если Германия не может быть окончательно сломлена, а проблема немецкого национализма не может быть решена путем отбрасывания Германии назад в прошлое, то оставалось только одно - создать своего рода федеральную Европу, в которую войдет объединенная Германия, и перед ней откроются широкие горизонты для ее стремлений и лояльности. Германия будет чувствовать себя вполне хорошо только как интегральная часть объединенной Европы. Находясь в Берлине во время войны, мне в голову пришла необычная мысль, что ведь Гитлер, правда из ложных посылок и ложных целей, технически воплотил задачу унификации Европы. Он создал центральное правление в самых различных сферах жизни и деятельности - в транспорте, банковских делах, области заготовки и распределения сырья, контроля за различными формами национализированной собственности. И я спросил себя: а почему бы не использовать этот опыт после победы союзников? Единственно, что требовалось, так это принятие соответствующего решения - не сокрушать созданную немцами сеть центрального контроля по окончании войны, а взять ее в свои руки, устранить нацистских представителей, поддерживавших ее в рабочем состоянии, посадить на их место других (в том числе и немцев) и наделить эту унификацию новой федеральной европейской властью.
Возвратившись из Германии в 1942 году, я попытался найти понимание этой идеи в Госдепартаменте, но усилия мои оказались бесплодными. Русские, намеревавшиеся использовать экономический потенциал Западной Германии и Западной Европы для своих нужд и опасавшиеся потерять свой голос в этих регионах, не стали бы ничего слушать о моих предложениях. К тому же в то время никто в Вашингтоне не готовился к каким-либо действиям в случае конфликта с Россией. Члены антинацистского движения Сопротивления и эмигрантских правительств хотели только скорейшего возвращения домой и установления прежнего статус-кво. К тому же в правительстве никто не желал заниматься послевоенными проблемами, пока шла война. Таким образом, серьезные размышления о проблеме послевоенного объединения Европы в качестве возможного решения германского вопроса никого тогда не занимали. Существовал целый ряд концепций о послевоенном четырехстороннем сотрудничестве в вопросах оккупации и военного управления побежденной Германией. Через некоторое время страна подлежала восстановлению и включению в международную жизнь как суверенное государство, без учета идеалов коллективизма и при наличии остатков национализма. Поддержание мира на континенте предусматривалось за счет ООН, действия которой должны поддерживаться совместными усилиями великих держав, включая Россию и Китай.
К моему глубокому огорчению, эта полностью нереалистическая концепция продолжала сохраняться, несмотря на растущие доказательства ее непригодности, оказывая негативное влияние на американскую внешнюю политику в 1948 году. Затем она, правда, была модифицирована, и на поверхность стала пробиваться проблема, связанная с возрождением Европы и процветанием Германии, которое имело жизненно важное значение для благосостояния Западной Европы. И все же понимания необходимости унификации Европы как единственно возможного решения проблемы отношений Германии с остальной Европой так и не было.
До лета 1948 года политика в отношении Германии оставалась неизменной и проводилась, как и в Японии, военным министерством и военно-оккупационной администрацией Германии. Немецкого правительства тогда еще не существовало, не было дипломатических отношений, а в Госдепартаменте отсутствовала даже германская секция, если не считать отдела по поддержанию связи с Пентагоном по вопросам, связанным с "оккупированными районами". Однако продолжавшиеся заседания совета министров иностранных дел Большой четверки заставляли Госдепартамент заниматься проблемой Германии и критически подходить к решениям, принятым в свое время в Потсдаме. Когда же переговоры в совете министров иностранных дела в конце 1947 года прервались, то Госдепартамент был вынужден вплотную заняться возникшими в связи с этой ситуацией вопросами. Выяснилось, что три западные великие державы не могли уже управлять Германией совместно с Россией, в связи с чем стали пересматривать свои концепции и политику. Это помогло устранить остававшееся отрицательное отношение Франции к ассоциации с британцами и американцами в подходе к проблеме восстановления экономики Германии. Что же касается англичан и американцев, то они пришли к мнению, что не следует далее откладывать создание в Западной Германии собственно немецкой политической власти, которая могла бы разделить ответственность за экономическое возрождение, и найти возможности, пусть даже и частичные, подключения к этому процессу немецкого населения. Первые шаги в этом направлении были сделаны в форме предварительных англо-франко-американских переговоров, которые состоялись в Лондоне в феврале - марте 1948 года.
Никто не сомневался в том, что успешное осуществление программы европейского возрождения, завершение подготовки и подписание атлантического договора, а также мероприятия, направленные на создание сепаратного немецкого правительства в Западной Германии, вызовут тревогу среди советских лидеров. Следовало, вполне естественно, ожидать, что они предпримут все возможное, чтобы возвратить три западные державы к столу переговоров, дабы продолжать иметь голос в решении всех немецких проблем. Эти их стремления вылились в форму установления блокады западных секторов Берлина в марте 1948 года, то есть сразу же после начала переговоров западных держав. Когда же в июне, в завершение лондонских переговоров, официально объявили о достигнутом соглашении, получившем название Лондонской программы, в соответствии с которой должны быть предприняты шаги по созданию сепаратного западногерманского правительства, западные державы ввели односторонне для Западной Германии отдельную валюту, а русские ответили усилением блокады Западного Берлина, оставив только узкий воздушный коридор, которым западные державы имели право пользоваться в соответствии с четырехсторонним соглашением.
– Формальный предлог для установления блокады - вопрос валюты, наделе же это была затея, имевшая целью поставить западные державы перед неизбежный выбором: либо покинуть германскую столицу и оставить ее под коммунистическим контролем, что заранее ослабило бы политический вес вновь создаваемого в Западной Германии режима, или же отказаться от Лондонской программы и опять сесть за стол переговоров в составе совета министров иностранных дел и возвратиться к тому положению, когда для осуществления тех или иных мероприятий в Германии требовалось согласие России. Вполне очевидно, что русские на заседаниях совета министров иностранных дел постараются заполучить выигрышную позицию, которая позволит им заблокировать возрождение Германии или, если это им не удастся, обернуть весь этот процесс в свою пользу, не дав сработать программе возрождения Европы в целом.