Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
Когда он стал говорить о политике союзников в отношении Германии, в его словах прозвучала горечь. К чему приводят эти полумеры, какая польза от робких шагов? Немцы будут оставаться инертными, пока не почувствуют собственной ответственности.
В частности, он предлагал покончить с денацификацией путем объявления своеобразной амнистии, чтобы положить конец этому мероприятию раз и навсегда. Он считал подходы к определению степени вины лиц, имевших в свое время то или иное отношение к нацистским организациям, слишком запутанными, субъективными, мало соответствующими действительной юрисдикции такой легальной процедуры. Закон должен быть обоснованным, без всяких исключений, исходить из ясных, четких, неамбициозных ситуаций и фактов и не использовать резиновых определений и концепций. "Разве с нас
Следующим я посетил Брауэра, бургомистра Гамбурга. О нем в моем дневнике я записал: "коренастый, крепкого телосложения блондин, выглядевший будто моим земляком из Милуоки".
Что-то американское в его облике, как потом оказалось, не было обманчивым: он действительно некоторое время жил в Соединенных Штатах и имел американское гражданство. В Германию возвратился по окончании войны и взвалил на себя тяжелые и неблагодарные обязанности. Конечно же он был старым социал-демократом, что позволило ему принять эту должность в Гамбурге - городе с живыми социалистическими традициями. Горечь и бессилие, явно звучавшие в его высказываниях, свидетельствовали о том, что он взялся за такую работу не из чувства личных амбиций.
"Гамбургские строения на 52 процента были разрушены, - рассказывал он. - Население сократилось вдвое, но быстро выросло, достигнув, по сути дела, почти довоенного уровня и составив 1 миллион 600 тысяч человек. Около 6 тысяч жителей возвращаются в город ежемесячно, занимая жилища, которые могли быть хоть как-то восстановлены. Вместе с тем, идет и новое строительство, так что население перебирается туда из лачуг и подвалов, а последние тут же занимаются беженцами из советской оккупационной зоны. Морской порт работает на 32 процента своей нормальной мощности, хотя уже восстановлен наполовину. Однако надежд на увеличение объема работ мало. Районы, тяготевшие к порту, разрушены, но некоторые верфи отчасти сохранились. Промышленность города в основном также разрушена ужасными бомбардировками. В результате этого реальная производственная база Гамбурга сейчас слишком мала для такого большого числа населения.
Вопросы трудоустройства невероятно сложны. Капитаны океанских судов с большим опытом работы пристроились кондукторами городских трамваев и автобусов. 36 тысяч человек работают у англичан, но за счет муниципалитета".
В отношении "холодной войны" он сохранял оптимизм, считая, что мы выиграем ее быстрее, чем это даже кажется. Что же касается западногерманского правительства, то тут мы допускаем большую ошибку. Если мы хотим, чтобы из этой затеи вышел толк, необходимо передать значительную часть властных полномочий не только центру, но и землям и предоставить немцам свободу действий в области экономики. Вместе с тем надо отказаться от программы перевоспитания, которая является не чем иным, как фарсом и оказывает на немцев не то влияние, которое было бы желательно. А в заключение нашей беседы он высказал пожелание-просьбу западным державам: дайте немцам возможность спокойно работать.
На следующий день меня провезли по городу, и я заглянул в районы, пострадавшие от бомбежек. Картина, конечно, неприглядная, наводила на тяжелые размышления: "Война прошла здесь, подобно смерчу, уничтожая все на своем пути на многие километры вокруг". А сделано это было всего за три дня и три ночи в 1943 году. Тогда погибли 70 тысяч жителей. Более 3 тысяч человек так и остались под развалинами домов. Я являлся свидетелем первых 60 рейдов англичан на Берлин и до конца войны видел много руин, но такого ужаса не встречал нигде.
В руинах Берлина заключалась какая-то трагическая величественность величественность большого холодного имперского города, высокомерного и претенциозного. Такие города вызывают гнев богов и людей. Но бедного старого Гамбурга - города комфорта, жители которого понимали юмор, центра морских коммуникаций, предназначенного для коммерции и индустрии, - мне было жаль.
Здесь у меня впервые сложилось убеждение, что сиюминутные военные успехи - даже если они будут планироваться и впредь - не могут оправдывать такие громадные и бессмысленные человеческие потери и разрушения материальных ценностей, создаваемых руками разных людей в течение многих сотен лет и не имевших никакого отношения к войне. Менее всего это могло быть оправданным истеричными возгласами: "Так они поступали с нами!"
И вдруг у меня мелькнула мысль, что эти руины символизировали то, что мы на Западе не должны были игнорировать. Если западники хотят претендовать на звание носителей высокой морали, относящихся с большой симпатией и пониманием к человеческому существу, такому, каким его создал Бог, о котором он говорил, осуждая войны в моральном и военном отношениях и призывая не вести их вообще, то эти моральные принципы должны стать основой их поведения и деятельности. Конечно, военные могут возразить, что война, мол, есть война, и если страна в нее ввязалась, то воевать необходимо, используя любые средства, чтобы не допустить поражения. Из этого вытекает требование к западной цивилизации быть в военном отношении сильнее противника, чтобы избежать военного столкновения с ним.
Такие мысли занимали меня в последующие годы. Их я придерживался в качестве аргументов в Вашингтоне, когда шел разговор о создании водородной бомбы, в лекциях на Би-би-си в 1957 году, где я горячо выступал против создания обороны континентальных членов НАТО, используя в качестве ее основы ракеты с атомными боезарядами, а также на сенатских слушаниях в 1966-м и 1967 годах, во время которых рассматривался вопрос о бомбардировках Северного Вьетнама.
Из Гамбурга я отправился в Бремен, где, поселившись в доме нашего консула, побеседовал с президентом бременского сената - крепким, спокойным и простым в обращении человеком, носившим старомодные вислые усы, бывшим в свое время фермером и относившимся к поколению людей довоенного (1914 года) периода. Будучи арестованным и попавшим в тюрьму в самом начале прихода Гитлера к власти, он возвратился в деревню и стал молча и терпеливо заниматься сельскохозяйственными работами в течение целых 12 лет, не обращая никакого внимания на политику. Когда его после поражения нацистов попросили возвратиться к политической жизни, он так же спокойно перебрался в город и взялся за дела на самом высшем уровне в бременском анклаве.
С горькой иронией он рассказывал об административных неурядицах, вызванных нашей опекой.
Военной администрацией немцам было сказано о необходимости увеличения срока обучения в начальной общеобразовательной школе с четырех до шести лет. Они не возражают против этого и сделают все постепенно. Родители детей нынешнего четвертого класса еще не обвыклись с этой идеей и относятся к ней по-разному. Поэтому он запросил военную администрацию разрешить ему установить переходный период, но получил отрицательный ответ.
А вот другой пример. У них сейчас работают вечерние школы для рабочей молодежи, занятия в которых проводятся по восемь часов в неделю. Так военная администрация посчитала это недостаточным и распорядилась добавить еще восемь часов, практически удвоив нагрузку.
У них нет ни помещений, ни учителей для осуществления этой реформы. И городской совет возражает против такой постановки вопроса... Поэтому он даже не знает, как ему быть.
Я спросил консула, присутствовавшего на нашей беседе, кто в военной администрации занимается этими вопросами и дал подобные указания. Он ответил, что это - глава комиссии по вопросам образования военной администрации Бремена. Тогда я поинтересовался, кто же он по профессии. Оказалось, что бывший преподаватель средней школы в Индиане. Достаточно ли у него понимания вопроса и компетенции? Консул заверил, что считался дома хорошим преподавателем.