Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

Кеннан Джордж

Глава 17.

Североатлантический альянс

В двух последних главах я описывал усилия, прилагавшиеся лично мной, как лицом, принимавшим участие в разработке, а затем и осуществлении политики Вашингтона, которые в общем-то были вполне успешными. Сейчас же я перейду к рассмотрению одного из крупнейших мероприятий в области американской внешней политики периода генерала Маршалла, на планирование и претворение в жизнь которого сколь либо существенного влияния, однако, я оказать не смог и которое с самого начала приняло характер, резко противоречивший моим представлениям по основным своим аспектам о том, как нам следовало поступать.

Зимой 1947/48 года, перед самой моей поездкой в Японию, в Западной Европе произошли события, оказавшие существенное влияние на наши отношения с западноевропейскими странами. К этим вопросам я, к сожалению, не имел никакого официального

отношения и не мог существенно влиять на них, хотя они и были весьма непродуманными и недальновидными. Лондонская конференция четырех министров иностранных дел, проходившая с 25 ноября по 15 декабря 1947 года, окончилась полным провалом. Этого можно было вполне ожидать, да она и не произвела на меня никакого впечатления. Тем не менее не успели закончиться рождественские праздники, как британское правительство поставило вопрос о принятии мер по обеспечению безопасности Англии, поскольку выяснилось, что Организация Объединенных Наций не в состоянии сделать это в связи с началом "холодной войны" и возникшими противоречиями. 13 января министр иностранных дел Англии Эрнест Бевин проинформировал генерала Маршалла, что Англия намеревается обратиться к Франции и странам Бенилюкса с предложением начать переговоры по общим проблемам обороны, считая, что в них должны принять участие и мы. Наш ответ, данный в период между 15 и 20 января, был одобрительным. Не помню, принимал ли я тогда в этом какое-либо участие. Решающее слово, как я полагаю, было за Даллесом. Он присутствовал на заседаниях Лондонской конференции министров иностранных дел в качестве советника тогдашнего госсекретаря Маршалла. Французское правительство, испытавшее на себе громадное давление инспирированных коммунистами забастовок, чуть ли не паниковало. Кроме того, присутствие высокопоставленных лиц Америки в Лондоне, а не в Париже действовало угнетающе на самообладание французов. Учитывая это обстоятельство, Даллес, с согласия Маршалла, отправился в Париж 4 декабря 1947 года с целью ознакомления со сложившейся там ситуацией и поддержки французского правительства. Хотя пик внутриполитического кризиса во Франции к тому времени уже прошел, Даллес возвратился потрясенный, с твердым убеждением, что Франции требуется какого-то рода политическая поддержка. Промежуточный билль об оказании помощи (первый шаг в осуществлении плана Маршалла) еще не был к тому времени принят конгрессом. Билль же о возрождении европейской экономики только лишь готовился к направлению туда для одобрения и принятия. Французы, будучи неуверенными в собственной внутренней ситуации, как было сказано нам англичанами, неодобрительно относились к мероприятиям по оздоровлению западногерманской экономики, что предусматривалось планом Маршалла. Им требовались определенные гарантии и поддержка, прежде всего со стороны американцев, против возможного рецидива восстановления военной мощи Германии. Как Даллес заявил в своем выступлении в сенате годом позже, "французы чувствовали себя в то время обнаженными". Им необходимы, по его мнению, наши заверения в поддержке, прежде всего в военной и политической областях, если они примут конструктивное участие в программе возрождения Европы. Этой точки зрения придерживались как генерал Маршалл, так и президент не только из чувства уважения к опыту и суждениям Даллеса, но и на основе тех впечатлений, которые получил сам Маршалл на Лондонской конференции.

С одобрения американцев Бевин 22 января заявил в своем выступлении в палате общин о необходимости создания Западного союза, в который вошли бы Англия, Франция и страны Бенилюкса и который имел бы единые взгляды по военным и политическим вопросам, а также и в экономической области. Это предложение встретило поддержку в Париже и столицах стран Бенилюкса. В феврале началась подготовка к проведению соответствующей конференции для принятия окончательного решения. Заседание состоялось в начале марта, а 16 марта был подписан договор о создании так называемого Брюссельского союза.

Когда я отправился в Японию, переговоры в Брюсселе еще не начались. Но я был уверен в успехе британской инициативы и в нашей поддержке ее, хотя, как мне казалось, время начала ведения переговоров о военных приготовлениях и обороне еще не пришло, считая опасения европейцев несерьезными. Вместе с тем я согласился с их требованиями определенных заверений и гарантий, но видел опасность в том, что некоторые из них побудят их к ведению военных приготовлений. В подробном анализе проблем нашей внешней политики, представленном мной Маршаллу 24 февраля, я высказал мнение, что инициатива Англии по созданию Западного союза требует нашей поддержки, но в то же время до принятия окончательного решения необходимо дальнейшее изучение этой проблемы. Я легковерно полагал, что никакой спешки тут пока не было и что вопрос останется открытым до моего возвращения.

В день моего отъезда кризис в Чехословакии достиг своего апогея. Происходившие там события в конце февраля и первых числах марта привлекли пристальное внимание американской прессы и общественного мнения. Известие о том, что 11 марта при загадочных обстоятельствах умер (был убит или покончил жизнь самоубийством) Мазарик, министр иностранных дел Чехословацкой республики, сын бывшего президента страны, вызвало настоящий шок. Мазарика знали как друга Запада. Его смерть драматизировала ход событий, происходивших в стране.

Еще большее значение, на мой взгляд, для официальных лиц Вашингтона имела телеграмма, полученная 5 марта из Берлина от генерала Люциуса Клея. В течение целого ряда месяцев генерал сообщал, что, исходя из логического анализа, война с Советским Союзом, по крайней мере в "ближайшие десять лет", маловероятна.

В телеграмме было сказано: "В последние недели отмечены резкие изменения в поведении советской стороны, которые я не могу идентифицировать, но которые наводят на мысль, что война может вспыхнуть драматично и неожиданно"{36}.

Я почти убежден, что перехваченные генералом Клеем радиопереговоры русских в накаленной атмосфере Берлина были первыми признаками принятия ими решения об установлении блокады Берлина. Убежден, что более глубокое знание подоплеки этого вопроса и положения дел у русских позволило бы ему не впасть в истерику, которую отражает его телеграмма. Госдепартаменту же и другим официальным лицам в Вашингтоне следовало бы оценить это сообщение, посоветовавшись с людьми, хорошо знающими Россию. Телеграмму эту мне не показывали вплоть до моего прибытия в середине марта на Филиппины. Я немедленно послал свои соображения в Вашингтон, но было уже поздно. Военные и разведывательная братия (решающее слово за военными) к тому времени уже увязали телеграмму Клея с чехословацкими событиями. В верхних эшелонах власти началась предвоенная паника, усугубленная докладом Центрального разведывательного управления президенту 16 марта, в котором говорилось, что "войну следует ожидать в пределах шестидесяти дней". Через сутки, когда другие службы установили предположительный срок начала военных действий через две недели, военно-воздушные силы были приведены в состояние боевой готовности.

Неправильная оценка сложившейся обстановки тут же сказалась на отношении правительства к Брюссельскому союзу. На следующий день, 17 марта, договор подписали, а президент назначил проведение совместного заседания обеих палат конгресса. Он первоначально планировал выступить с ритуальной речью в Нью-Йорке в день святого Патрика, однако отмечал впоследствии в своих мемуарах: "...Угрожающие события в Европе происходили столь стремительно, что... я счел необходимым выступить перед нацией в конгрессе"{37}.

В своем выступлении он одобрил Брюссельский договор, заявив, что мы окажем ей свою поддержку и доверие: "...Соединенные Штаты окажут свободным нациям ту поддержку, которая потребуется складывающейся обстановкой, соответствующими средствами. Уверен, что решимость свободных стран Европы к самозащите встретит адекватную решимость с нашей стороны оказать им в этом необходимую помощь".

Еще до подписания Брюссельского договора Госдепартамент приступил к изучению различных путей оказания американской помощи в вопросах обороны странам, в него входящим.

В своем кратком изложении мартовского кризиса 1948 года хотел бы подчеркнуть, что оба события, повергшие официальный Вашингтон в дрожь консолидация власти коммунистов в Чехословакии и попытка выставить западных союзников из Берлина, - являлись лишь защитной реакцией советской стороны в связи с удачным началом осуществления плана Маршалла и подготовкой западных держав к формированию сепаратного правительства в Западной Германии. Как и инспирированные коммунистами забастовки, захлестнувшие Францию и Италию осенью 1948 года, они отражали попытку Москвы, пока еще не поздно, разыграть политические карты, которыми она располагала на Европейском континенте. Такую реакцию я, собственно говоря, ожидал и принимал в расчет. Ранее я упоминал о документе, направленном мной из Москвы в Вашингтон, подготовленном в период, предшествовавший капитуляции Германии, и озаглавленном "Международное положение России в канун окончания войны с Германией". Полный текст этого документа приведен в приложении. Хочу тем не менее обратить ваше внимание на некоторые его аспекты.