Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
"Ночь длилась бесконечно, хотя кровать была задрапирована громадными занавесями малинового цвета, бывшими до недавнего времени собственностью какого-то кардинала. Над ухом жужжали москиты, фонтан во дворе журчал хотя и мягко, но назойливо, ветерок же, казалось, заблудился в стенах здания, а ночь милосердно шептала: "Потерян, потерян, потерян!" - подобно призраку или духу.
Перед самым рассветом мне подумалось, что такой же ветер дует в местах, навсегда покинутых людьми, дует на Ривьере и в Багамах, да и в других местах, что это - ветер, обдувающий свергнутых королей и потерявшую надежду знать, подвергавшихся пыткам ученых и мыслителей, ветер короля Кароля и виндзорских узников, ветер - спутник человеческих претензий и разочарований".
Каракас, зажатый в долине раздражающе-желтым
Рио-де-Жанейро произвел на меня также отталкивающее впечатление своим шумом, не признававшим никаких правил движением уличного транспорта и невообразимым контрастом между роскошью и бедностью. Мое пребывание там было омрачено еще и другим обстоятельством. Советская пропагандистская машина всегда придерживалась правила: если речь шла о привлечении на свою сторону энтузиастов, то широко применялись лозунги и призывы, но в случае, когда надо было вызвать гнев и протест, в качестве объектов нападок избирались определенные личности. Поэтому в крупных некоммунистических странах всегда находились несколько таких человек, становившихся подобными мишенями. Характеристика такого лица выбиралась в зависимости от ситуации. Иногда это были местные деятели, но временами и пришлые. На этот раз такими лицами оказались Джим Форрестол и я - представители Соединенных Штатов (называвшиеся порой "гиенами" американского империализма). Наши имена мелькали в коммунистических газетах этой части мира и листовках. До отъезда из Вашингтона я не обратил на это никакого внимания. Каковыми же были мое удивление и ужас, когда я увидел на заборах и стенах домов Рио-де-Жанейро согни надписей, кричавших: "Кеннан, убирайся домой!" Более того, коллеги из посольства проинформировали меня, что мои портреты сжигались на улицах города уже четыре раза, причем совсем недавно во время процесса над коммунистическими студентами. Мне показали фотоснимок одного из таких выступлений студентов, правда фамилия была написана не совсем правильно, зато на груди изображен большой белый крест, как символ христианских похорон. Юмористической такую ситуацию назвать было нельзя, и бразильское правительство приняло соответствующие меры безопасности. Охрана из индейцев с орлиными глазами, вооруженными короткоствольными автоматами, ездила постоянно вместе со мной в автомашине, а также в машине сопровождения, а по ночам один из них сидел на стуле около двери моего гостиничного номера. Нормальное знакомство с городом в таких условиях исключалось.
В Сан-Паулу дело обстояло еще хуже. Целая армия - половина городской полиции, как мне сказали, - была мобилизована для моей защиты. Каждое мое появление в городе вызывало самые настоящие беспорядки и перебранки между полицией, фотографами, переодетыми агентами и официальными лицами.
В Монтевидео, Буэнос-Айресе и других населенных пунктах все прошло относительно спокойно, но они почему-то вызвали у меня странное чувство меланхолии и мрачных предчувствий. Особое раздражение вызывали официальные интервью, которые я вынужден был давать в каждой столице. Все они походили друг на друга и, как отмечено в дневнике, не имели особого смысла.
Вот как я описал визит к тамошнему президенту: "Плохо освещенная гостиная, в качестве переводчика выступает сын президента, сам президент, сидевший прямо и почти неподвижно на диване, прерывает меня почти на каждом слове репликами в типично латиноамериканском духе, рассказывая о себе и стране". ( "Вы, мистер Кеннан, являетесь официальным представителем правительства великой державы, я же - всего-навсего президент совсем маленькой страны..." И мой ответ: "Ах, мистер президент, так-то оно так, но ведь нам обоим хорошо известно, что политическая мудрость лидера не зависит от размера страны...")
И далее - в том же духе: хитрые или же иронические провокации с его стороны и обязательная лесть - с моей. Вся беседа носит тягостный и несколько дискредитирующий характер.
В Лиме меня буквально подавило известие, что там не было дождей вот уже порядка 29 лет, и даже возникла мысль, что окружавшая меня грязь пролежала нетронутой все это время.
Короткие остановки в Центральной Америке - с явно невыраженным, но осязаемым духом неистовства даже в комнатах для приема гостей в небольших аэропортах - нисколько не улучшали моего настроения.
Возвратившись в Вашингтон, я написал обстоятельный доклад о своих впечатлениях от поездки. В нем я затронул многие аспекты наших взаимоотношений с этими странами и попытался сформулировать основополагающие вопросы политической философии, чего ранее никогда не делал. Такая попытка относилась уже к предстоявшему мне периоду жизни и деятельности на преподавательском поприще и явилась практически его началом. Мой доклад произвел шоковое впечатление на руководство Госдепартамента. Помощник госсекретаря по Латинской Америке даже попросил, чтобы мой доклад не был распространен по управлениям Госдепартамента (не думаю, чтобы он дал более или менее толковое объяснение своей просьбы), а все его экземпляры были бы собраны и упрятаны от посторонних глаз. Впрочем, так и сделали. Мне не сказали, какие наблюдения и выводы вызвали такую яростную реакцию. Могу только предположить, что это была трагическая оценка человеческой цивилизации в странах, расположенных к югу от нас. Поскольку этот доклад не получил должного внимания, не был распространен и, скорее всего, не попал даже в правительственный архив, считаю себя вправе процитировать из него некоторые отрывки, которые, на мой взгляд, и вызвали суматоху.
"В регионе Латинской Америки, - писал я, - имеется целый ряд моментов, на которые следует обратить наше пристальное внимание, поскольку они производят на человека, впервые туда попавшего, тяжелое впечатление, буквально на него обрушиваясь и заставляя задуматься.
Как мне кажется, на земле вряд ли найдется другой регион с более тяжелыми условиями для жизни человека, чем в Латинской Америке.
Что касается природы, то она резко отличается от североамериканского континента с точки зрения среды обитания. Северная Америка обладает большой территорией с температурными режимами, благоприятными для человеческой жизни. Направляющийся на юг попадает в субтропическую и тропическую зоны, расположенные на узком и гористом перешейке, являющемся уже частью Латинской Америки.
Южная же Америка обладает громадными пространствами, значительная часть которых находится в полосе экватора. Земли там мало пригодны для человеческого обитания, не говоря уже о резких перепадах температуры.
Если в Северной Америке река Миссисипи - естественное дренажное сооружение, снабжающее водой громадную территорию с плодородной землей, представляющую сердцевину континента, то Амазонка протекает по территориям, непригодным для человеческой деятельности.
Страна, расположенная в центральной части Северной Америки, высоко развита и обладает густой сетью коммуникаций. Это и есть Соединенные Штаты связующее звено всего континента. В Южной же Америке расположенная в центральной части континента бездорожная Бразилия представляет собой скорее барьер, препятствующий установлению добрых отношений и связей с окружающими ее странами.
В Северной Америке климат позволяет человеку жить в городских условиях, составляя органическое единство с окружающей природой. В Южной же Америке климат вместе с трагическими кастильскими традициями вынудил наиболее крупные человеческие сообщества поселиться в труднодоступных горных районах, мало пригодных для проживания".
Затем я описал впечатления, произведенные на меня приемами и методами, которыми испанцы насаждали свою цивилизацию и власть на южноамериканском континенте, а также последующей доставкой ими рабов из Африки.