Дитте - дитя человеческое
Шрифт:
Когда Дитте пора было возвращаться домой, старуха начинала плакать. Остановившись за углом дома, держась за столб, Дитте слушала ее причитания. Девочка всячески старалась взять себя в руки. Ведь она должна, должна вернуться домой, и если теперь сразу оторваться от столба, кинуться по дороге и бежать, бежать опрометью, пока она не перестанет слышать плач бабушки, — то… Но тут сердце у нее начинало так щемить, что она, сама не зная, как это случилось, уже стояла опять возле бабушки и обнимала ее.
— Я
— Ты не обманываешь меня, дитятко? — робко спрашивала старуха. — А то ведь с Сэрине шутки плохи!.. Да, да, — прибавляла она, немного погодя, — побудь со мною до завтра. Бог тебя не оставит за твое доброе сердце. Мы с тобой ведь не часто видимся.
И на следующий день расстаться оказывалось не легче. У Марен сил не хватало отпустить девочку. У старухи столько накопилось на сердце, столько надо было еще рассказать, стольким поделиться! И что такое, в самом деле, один лишний день после целых месяцев горького одиночества?
Дитте серьезно выслушивала старуху, — теперь девочка понимала, что такое горе и тоска.
— Ты стала там совсем другою, — говорила старуха, — я это замечаю по тому, как ты слушаешь. Только бы поскорее наступило время, когда ты сможешь пойти в прислуги.
Но скоро их счастью наступал конец. Ларc Петер заезжал за девочкой.
— Ну, пора тебе и домой, — говорил он, усаживая ее. — Малыши плачут.
. — Да, тебя-то нечего бояться, — говорила старуха Марен, — но Сэрине не мешало бы получше обращаться с девочкой.
— Я думаю, теперь будет лучше. А уж малыши-то как ее любят! Она для них настоящая «мамочка Дитте».
Да, да, малыши! Сердце у Дитте таяло при мысли о них. Они умели привязать ее к себе и, хотя и требовали от нее самоотверженных забот и хлопот, все же завоевали ее сердце!
— Как поживает Поуль? — поторопилась на этот раз спросить Дитте, едва они перевалили через дюны и бабушкина хижина скрылась из виду.
— Ты знаешь, он часто плачет, когда тебя нет дома, — тихо ответил отец.
Дитте знала это. У него резались зубки, десны вспухли и горели, щечки пылали от лихорадки, и он все просился на руки. Малыш цеплялся за юбку матери, она отталкивала его, он падал и ушибался. Кто же брал его на руки, кто утешал? В любвеобильном сердце девочки поднималось раскаяние. Она оставила малыша! И Дитте затихла в нетерпеливой тоске — поскорее бы опять посадить его к себе на колени! У нее ломило поясницу, когда она долго таскала его на руках, и учитель выговаривал ей за то, что она не умеет держаться прямо.
— Сама виновата, — говорила ей мать. — Зачем поднимаешь такого большого мальчишку? Он сам отлично может бегать.
— Но ведь он плачет, ему больно! — Дитте по себе слишком хорошо знала, как тянет ребенка прижаться к живому, бьющемуся сердцу. Она сама все еще испытывала эту потребность, тем более, что ее мать не чувствовала никакой радости, когда носила ее под сердцем.
Сэрине была зла, когда
— Ну, как поживает старуха? Не хуже ей? — спросила она.
Дитте, думая, что мать спрашивает из сочувствия, подробно рассказала, как бедствует бабушка.
— Совсем не встает больше с постели, ест, только когда к ней заглянет кто-нибудь и принесет еду.
— Ну, стало быть, не долго протянет, — решила Сэрине.
Дитте расплакалась, и мать начала бранить ее.
— Глупая девчонка! Есть из-за чего плакать! Старики ведь не могут жить вечно и быть обузой для других. А когда бабушка помрет, у нас будет новый дом.
— Нет, бабушка сказала, что деньги от продажи ее хижины надо поделить поровну. А другие… — Дитте вдруг запнулась.
— Какие другие? — Сэрине наклонилась к ней, ноздри у нее раздулись.
Но Дитте крепко сжала губы. Бабушка строго-настрого наказала ей не проговориться об этом никому даже намеком, а она вот и проболталась!..
— Глупая девчонка! Думаешь, я не знаю, что ты говоришь про двести далеров, которые выплачены за тебя? Как же насчет их?
Дитте недоверчиво посмотрела на мать и прошептала:
— Они пойдут мне.
— Так лучше бы старуха отдала их нам на сохранение, чем самой дрожать над ними, — буркнула Сэрине.
Дитте вздрогнула. Ведь этого-то как раз бабушка и боялась — что Сэрине доберется до денег.
— Бабушка их хорошо припрятала, — сказала она.
— Вот как? Куда же? В перину, конечно!
— Нет, нет! — уверяла Дитте, энергично мотая головой. Но сразу ясно стало, где именно были спрятаны деньги.
— Ну, и отлично, что не в перину, потому что за периной я скоро приеду и возьму ее. Так и передай от меня бабушке в следующий раз. Все мои сестры получили из дому по верхней перине, когда выходили замуж, и я требую такую же для себя.
— Но ведь у бабушки осталась только одна верхняя перина, — принялась уверять Дитте чуть не двадцатый раз.
— Может взять одну из своих нижних перин и ею накрываться. А то лежит на целой горе!
Правда, постель у бабушки была мягкая-премягкая, это Дитте знала лучше, чем кто бы то ни было. Перины на бабушкиной кровати были туго набитые и грели лучше всего на свете, а на стене около кровати висела соломенная циновка. Как тепло и уютно было спать там за бабушкиной спиной!
Дитте была не по возрасту мала, — суровые условия жизни задерживали ее рост, — но по уму она казалась старше своих лет. Девочка была от природы вдумчива, и жизнь научила ее не уклоняться, а принимать всякое бремя целиком на свои плечи. Дитте совсем не знала детской беспечности и была полна забот и огорчений. Сердце ее болело за братишек и сестренку в течение тех немногих дней, которые она проводила у бабушки, и в то же время девочка тосковала о бабушке, когда долго не видалась с нею.