Дитте - дитя человеческое
Шрифт:
— Ух, я так зла, так зла! — сказала она.
— Ну, у меня куда больше причин злиться! Бегают тут взад и вперед через кухню и командуют… нахалы! Подумаешь, право, хозяйка наша совсем рехнулась. Раньше-то она, бывало, любила сама командовать у себя в доме.
Больше всего сердилась Дитте все-таки на Карла. он не шел в дом, а топтался во дворе — в виде протеста; хватался то за одно дело, то за другое, и вид у него был прежалкий. Когда он был твердо уверен, что никто его не видит, то грозил кулаком по направлению к окнам
Нет, хозяйка все-таки еще не совсем сдалась. Она сама явилась в кухню, вся раскрасневшаяся, разгоряченная и растрепанная, — волосы дыбились у нее на голове, словно грива у жеребца. За ней выскочил Йоханнес. И солидная женщина, которая могла бы уже иметь внучат, стала заигрывать с ним и ребячиться, что уже совсем было неуместно. Видно, она основательно подвыпила. На Дитте она даже не взглянула.
Потом в дверях показался Карл, видевший все это со двора из потемок. Он поманил к себе Дитте и жалобно взмолился:
— Не смейтесь только! Не смейтесь! Я не вынесу!
Он был так жалок, что весь гнев разом соскочил с Дитте.
— Нет, нет, не будем! — сказала она и взяла его за руку. — Да и ничего тут нет смешного! А ты поди лучше ляг, — вот и забудешь во сне все свое горе.
Но он опять начал бродить под освещенными окнами, как больной пес. Выбегая к колодцу за водой, Дитте всякий раз видела его там и на ходу бросала ему ласковое слово. И даже поставила ведро на землю и подошла к нему.
— Поди же к себе, ляг, слышишь! — уговаривала она, взяв его за руку.
— Не могу, — со слезами ответил он. — Мать велела мне дожидаться, когда велят запрягать!
— Плюнь! Пусть сами запрягают! Ты им не батрак!
— Не смею… мать разозлится… Ну, и жалкий я трус! Ничего-то я не смею!
Дитте пожала ему руку, показывая, что больше не сердится на него, и убежала.
Часов в одиннадцать Сине послала ее спать.
— Ты, должно быть, до смерти умаялась после такой пробежки, — сказала она. — И утром сегодня рано встала, отправляйся спать!
И, не слушая возражений, живо выпроводила Дитте из кухни.
Да, Дитте сильно устала, так устала, что едва с ног не валилась. С минуту еще постояла она в темных сенях. По двору бродил Карл… такой несчастный… Вот кто нуждался в ласковом слове. А что, если он пойдет за нею и присядет на край ее кровати, чтобы поговорить? Это иногда случалось, когда ему бывало особенно грустно и он искал утешения. Но Дитте слишком устала сегодня, чтобы разговаривать, — ей становилось плохо при одной мысли о том, что не удастся сразу заснуть. На этот раз в ней восторжествовал эгоизм. Она пожертвовала ближним ради себя самой, — тихонько прокралась в свою каморку.
Там она посидела немножко с закрытыми глазами на краю постели. Сильные впечатления пережитого дня боролись в ней с усталостью;
«О чем думаешь, то и снится», — говаривала бабушка.
И Дитте любила видеть хорошие сны и просыпаться с душой, полной смутных, сладких ощущений или грез, медленно таявших при дневном свете, как легкие клочья утреннего тумана. Последнее время ей часто грезился принц, который должен был отвезти ее ко двору своего отца, как пророчила ей бабушка в песенке пряхи. Днем никаких принцев не было — тем более для такой бедной девчонки, как Дитте. Ночью же принц являлся и просил у бабушки руки Дитте. То-то и чудесно, что сны возносят тебя к свету, к небесам, откуда можно смотреть вниз!
Без затруднений дело не обошлось, впрочем, и во сне: принцу показалось, что Дитте некрасива.
— Да, с виду она некрасива, — сказала бабушка, — потому что главная красота ее внутри — золотое сердце!..
— Золотое? — спросил принц, широко раскрывая глаза. — Покажите!
И бабушка, конечно же, показала ему сердце Дитте, говоря:
— Мы не очень любим показывать его, оно ведь может запылиться.
Принц остался доволен, — он-то знал цену золоту, — взял Дитте за руку и запел песенку бабушки:
Коль выплакала очи над люлькой сироты,— Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! На самом лучшем месте ее посадишь ты! Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!— Да ведь это про бабушку! — сказала Дитте с отчаянием и выпустила его руку. Ей надоела эта песня.
— Ничего не значит, — сказала бабушка и опять соединила их руки, — бери его. Придет и мой черед. Песня эта про нас обеих!..
Дитте открыла глаза в потемках и к радости своей почувствовала, что в ее руке действительно чья-то теплая рука. Кто-то сидел на краю ее постели и другою рукой нащупывал ее лицо.
— Это ты, Карл? — спросила она, ничуть не испуганная, но капельку разочарованная.
— Убрались, наконец… весь этот сброд! — сказал он. — Все перепились и ужасно скандалили. Не понимаю, как ты могла спать. Хотели дать мне на чай две кроны за то, что я запрягал им. Но мне не нужны их шальные деньги. Пусть лучше вернут их тем, кого надули, сказал я. Так они чуть не прибили меня.
— Ловко! — засмеялась Дитте. — Поделом им.
Но Карлу было не до смеха. Он сидел в темноте, держа ее руку, и молчал. Дитте чувствовала, что его одолевают печальные мысли.