Дитя каприза
Шрифт:
Гарриет сразу же увидела статью. Фотография словно прыгнула на нее со страницы, чтобы нанести удар.
Папа, мама. И… этот мужчина… Неожиданно ее охватила дрожь.
ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ! ПО УТВЕРЖДЕНИЮ НЕКОЙ ЖЕНЩИНЫ, ФИНАНСОВЫЙ МАГНАТ ИНСЦЕНИРОВАЛ СОБСТВЕННУЮ ГИБЕЛЬ!
Гарриет прислонилась к стене. Ей очень хотелось найти местечко поукромнее, но она знала, что не сможет двинуться с места, пока не прочтет статью до конца.
Дочитав сообщение, она стояла, тяжело дыша, и переводила невидящий взгляд с газеты на толкавших ее людей, которые пробегали мимо нее. На улице по-прежнему шумел поток городского транспорта, и его грохот то и дело прерывался звуковыми сигналами автомобилей, но она ничего не слышала. Даже бесценные катушки отснятой пленки в фотокамере, висевшей у нее на шее, и рассованные по карманам куртки,
Грег Мартин, бывший партнер ее отца, жив!
Она, конечно, едва помнила его. Он был тенью прошлого, его имя почти никогда не упоминалось, кроме тех редких случаев, когда разговор заходил о том происшествии, ужасном происшествии, унесшем его жизнь и жизнь ее матери, когда Гарриет едва исполнилось четыре года. Что касается финансового кризиса, через который им пришлось пройти, и главным виновником которого, как она подозревала, был Грег, то о нем они вообще никогда не говорили. Все случившееся было так ужасно и оставило такую глубокую травму, что ее отец предпочел начисто вычеркнуть его из памяти, по крайней мере так это выглядело внешне.
Гарриет прижала руку к губам и закрыла глаза. Ей казалось, что пронизывающий ветер у входа в метро доносит до нее запах, который всегда напоминал ей о матери, – запах, который невозможно забыть, – нежный, дразнящий и сладкий, как аромат летнего сада на исходе дня, запах, воспоминание о котором вызывало у нее слезы даже много лет спустя, когда она уже забыла, как выглядело лицо матери.
«Мама… Мама… почему ты ушла?» По ночам она плакала, уткнувшись в подушку, по-детски надеясь, что слезы обладают магической способностью все поставить на свои места, что утром мама снова будет рядом с ней.
Но мама, конечно, не вернулась. Она погибла во время взрыва на роскошной яхте, как ей объяснили. Постепенно она с этим смирилась, приняла это как факт, хотя, подобно эху в ночи, печаль продолжала жить в ней и иногда заявляла о себе.
Но сейчас…
Если был жив Грег Мартин, то, возможно… может быть, есть хоть какой-то шанс надеяться, что и ее мать жива?
Чудовищность этого предположения потрясла ее. Она простояла у входа в метро довольно долго, неотступные мысли хаотически напирали друг на друга. Они были лишены здравого смысла… Однако это газетное сообщение было доказательством того, что все связанное с тем трагическим происшествием было не таким уж понятным. Впервые за долгие годы Гарриет охватила тоска по дому, но не по Нью-Йорку, а по тихому раю ее лондонской квартирки, убежища, устроенного ею для себя. Она кое-как сложила газету, сунула ее в сумку и, словно под гипнозом, вошла в метро. Как можно скорее оказаться дома – только это теперь было для нее важно. Добраться до дому. А потом, возможно, она сумеет все обдумать и решит, что делать.
Салли Варна, неохотно расставшись с нежно пахнущей пеной, вышла из ванны и завернулась в огромную розовую купальную простыню, приготовленную для нее горничной. Усевшись на низкую скамеечку, она внимательно посмотрела на свое отражение в зеркалах, с двух сторон обрамлявших ее ванную комнату.
Смотревшее на нее лицо было гладким, чуть раскрасневшимся после теплой ванны, и уж, конечно, не выглядело на свои сорок шесть лет. Даже использование наилучших косметических средств, которые только можно достать за деньги, не могло сделать его красивым, однако… «И такое лицо было не так уж плохо для гадкого утенка», – подумала Салли с кривой улыбкой. Она подняла руку и откинула в сторону закрывавшие уши белокурые пряди волос. Да, тоненькие шрамы уже почти исчезли, как и обещал ей хирург. Совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она делала подтяжку лица. Она решила никому не говорить об этом. Было разумно сделать операцию заблаговременно, пока еще не появились заметные морщины и одутловатости. Что бы там ни было, а своим благоразумием Салли всегда могла гордиться.
Рассудительная Салли. «Салли – это та из них, которая благоразумна», – так говорили о Салли в детстве, сравнивая ее с сестрой Полой. «Салли умница, у нее такая светлая головка», – говорили о ней, а на самом деле это означало, что Пола красавица, а она, Салли, настоящая дурнушка, поэтому приходится в утешение найти в ней хоть что-нибудь хорошее. Она знала, что это делалось по доброте душевной, но ей все равно было очень обидно.
– Мамочка, почему я не выгляжу так, как Пола? – спрашивала она, с самым несчастным видом разглядывая свое отражение в зеркале в пятилетнем возрасте, но ее мать, сама в недоумении от того, что произвела на свет такую красавицу – старшую дочь, не могла дать Салли вразумительного ответа.
Девочки подрастали, но ситуация не менялась. Что бы ни делала Салли, чтобы улучшить свою внешность, она всегда знала, что у нее нет ни малейшей надежды сравниться с Полой, и эта мысль настолько лишала ее уверенности в себе, что ей всегда казалось, будто окружающие, встречаясь с ней впервые, восклицают за ее спиной: «И это сестра Полы? Эта дурнушка? Боже мой, когда раздавали красоту, она, наверное, была где-нибудь в заднем ряду!» То, что лишь немногие из знакомых девочек могли соперничать с Полой, совсем не утешало. Ведь им не приходилось жить рядом с богиней, не надо было соперничать с общепризнанной красавицей.
Несмотря на все это, Салли обожала Полу. Когда другие девочки, завидовавшие ее внешности и тому, что красота открывает перед Полой многие двери, а особенно тому, что вокруг нее всегда увивалась целая толпа молодых людей, отпускали ехидные замечания, Салли выступала в роли самой рьяной заступницы сестры. Кто бы мог подумать – и меньше всего сама Салли, – что красота Полы ее погубит! Ведь Пола для нее была не только сестрой, но и сверкающим золотым идолом, и Салли испытала настоящее потрясение, когда наконец была вынуждена признать, по крайней мере наедине с собой, что другие девочки, возможно, и правы, осуждая Полу.
Салли встала, уронив купальную простыню, и накинула шелковый халатик. Он слегка прилип к ее все еще влажной коже, и она снова внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, на сей раз в полный рост. Долгие годы диеты и упражнений навсегда устранили некоторую грузность фигуры; теперь ее тело выглядело гибким и упругим, но все-таки было более округлым, чем когда-то тело Полы. Как и лицо, тело опровергало возраст Салли. Иногда те дни, когда она жила в тени Полы, казались далеким прошлым, а иногда – будто это было только вчера. Салли понимала, что ей никогда не сравниться с непревзойденной красотой сестры, но она, по крайней мере, являла миру неплохую ее имитацию. У нее было все, о чем она когда-либо мечтала, и даже больше. Этот дом на Сентрал Парк Саут, ранчо в Колорадо, дом в Монтего-Бей, собственный реактивный самолет, возможность покупать все что душе угодно. Неплохо для девушки, выросшей в микрорайоне, застроенном муниципальными домами!
Но важнее всего то, что она вышла замуж за человека, который был мужем Полы. Это окончательно убеждало, что она все-таки была не настолько хуже сестры, как ей казалось.
…Только эта тень прошлого, глубоко запрятанная в тайниках сердца, омрачала жизнь Салли, и изгнать ее не мог даже призрачный блеск окружавшей ее роскоши. На мгновение преследующая ее тень омрачила мысли Салли, но она с привычной уже легкостью отогнала ее от себя и направилась в гардеробную. Сегодня вечером они с Хьюго ужинали с важным сенатором, который обычно включал в число своих гостей деятелей шоу-бизнеса, а Салли еще не решила, что надеть. Ступая по палевому ковру, она подошла к одной из вешалок, расположенных вдоль каждой из обитых муаровым шелком стен, и, выбрав черное платье, приложила его к себе. У платья был скромный круглый вырез, красивые длинные рукава до запястья, на спине – разрез от ворота до талии, а короткая юбка придавала наряду задорный вид. Если надеть к нему бриллиантовые серьги и браслет, оно будет выглядеть очаровательно. «Да, – подумала Салли, – надену-ка я черное… а может, все-таки бархатное, цвета клубники…»