Дитя лета
Шрифт:
Отец Роуз заронил в нее ужас. Узнав, что жена беременна, он пришел в бешенство и стал вести себя еще хуже. Лили, не понимая, что происходит, всеми способами пыталась убедить его в том, что после рождения ребенка нисколько не разлюбит его, а станет любить даже сильнее. Но его мало трогали ее обещания.
– Обещания… – произнесла она вслух.
– Что за обещания? – спросил Лаэм.
Лили переживала состояние, близкое к трансу. Сейчас ее ребенка подключат к сердечно-легочному аппарату. Эта мысль так пугала, что все несчастья Лили разом всколыхнулись
– Обещания, которые я давала отцу Роуз, – объяснила она Лаэму. – Я обещала ему, что мы всегда будем вместе, что после рождения ребенка я буду любить его не меньше, а может быть, и больше прежнего. Что ребенок не будет поглощать все мое время, что масса времени будет оставаться и на него тоже. Даже больше, потому что я собиралась бросить работу и сидеть дома.
– Лили, зачем ты думаешь о нем? – удивился Лаэм. – Ты же знаешь, что он не стоит ни твоих слов, ни мыслей.
Верно, подумала Лили. Она рассказала о нем Лаэму в самую первую ночь их знакомства, когда с ума сходила от боли, – и от физической, сопутствовавшей родам, и от эмоциональной, связанной с бегством от отца Роуз.
Она глотнула, подавив слезы.
– И слез твоих он тоже нисколечко не стоит, – сказал Лаэм, нагнувшись, чтобы поцеловать ее в лоб, в щеку, в уголок рта.
– Я часто сама доводила себя до сумасшествия, – призналась Лили. – И все время спрашивала себя: «за что?»
– За что?
– За что это Роуз? За что ей такие трудности? У нас в семье никогда никто не страдал сердечными заболеваниями. Единственный человек, у которого был приступ, – это прадедушка, и то ему был тогда девяносто один год. В течение беременности я хорошо питалась, даже кофе не пила. А вина не пила даже до того, как забеременела… Я не курила, занималась гимнастикой, правда, немного. Почему такое случилось?
– Не знаю, Лили. – И он поцеловал ей руку, другую, заглянул в глаза.
– Вот и врачи не знают. Они говорят, что тетрада Фалло не является наследственным заболеванием. Просто иногда бывает такая патология. В ней нет никаких закономерностей. И никто не знает, кого она постигнет.
– Лили, не надо так…
– Это же так просто – но почему-то только для других детей. Воздух и кровь встречаются в легких, и сердце прокачивает кровь по телу. Почему у Роуз иначе? Это же так просто…
– У Роуз все происходит точно так же, – мягко заметил Лаэм. – У нее есть сложности, это верно. Но я верю врачам. Они говорят, что это ее последняя операция на долгое время.
– На долгое-долгое время, – поправила Лили.
– Конечно, на долгое-долгое время. И мы поддержим их в этом убеждении.
Мы, снова мы.
– Что касается Роуз, здесь действительно есть свои тайны, – сказал Лаэм. – Нам они неизвестны. И может быть, мы никогда этого не узнаем. Но существует и много других почему, тоже загадочных. Например, почему я пришел к тебе в дом именно в ту ночь, когда родилась Роуз. Почему именно тогда мне понадобилось отнести тебе книги. И почему,
– Лаэм, – шепнула Лили, вспомнив обещания, произнесенные им в ту ночь, и ей впервые захотелось, чтобы он их сдержал.
– Почему… – хотел было продолжить он, но умолк. Его губы коснулись ее кожи, и она скорее почувствовала, нежели услышала, как он сказал: – «…почему я так сильно люблю вас обеих?» Но вдруг поняла, что он просто поцеловал ее в шею – и вообще ничего не сказал. Ну конечно, не сказал – ведь они находились в центре зала ожидания, куда входили и выходили врачи и сестры и где было много других родителей.
Она сильно сжимала его руку, пока слушала, – и чувствовала, как снова обретает себя, собственное тело, сознавала, что она уже не цепенеет и не витает в воздухе, как неприкаянное привидение.
«Мы тоже любим тебя», – хотела она сказать Лаэму, но не сказала. А сказать хотелось, потому что до нее наконец дошло – реальность, то, что этот человек постоянно был при них с Роуз с самого момента ее рождения. Он был Роуз как отец. Настоящий отец Роуз ничего не значил и не стоил – ровно ничего. Именно в докторе Ниле коренилась причина того, почему девочка чувствовала себя столь любимой, почему она росла и расцветала.
– Ты прав, – сказала она. – Существует много разных почему.
– И далеко не все они плохи, – добавил он.
– Верно, – улыбнулась Лили. И тут она взглянула на часы и увидела, что уже десять: значит, операция вот-вот начнется. Операции на открытом сердце были непродолжительны по времени. Они длились не больше часа. Но за этот час могло случиться все что угодно. Жизнь и смерть мелькали перед глазами родственников… «О Господи, – взмолилась Лили, закрыв глаза, – помоги нам пережить этот час».
Лаэм открыл ноутбук в надежде, что Лили немного отвлечется и успокоится, порадовавшись зеленой точке ММ 122, которая еще больше приблизилась к заливу Бостона. Но Лили, похоже, была не в состоянии смотреть на что-либо, кроме как на часы и на двери, из которых должны были появиться врачи по окончании операции.
Было десять часов пятнадцать минут. Лаэм всячески старался скрыть собственное волнение. Он сидел рядом с Лили, когда Роуз делали и все остальные открытые операции на сердце. Из-за стеноза клапана аорты и дефекта желудочка пришлось вскрывать самую стенку сердца.
Чтобы обеспечить доступ к жизненно важным органам, Роуз должны были подключить к сердечно-легочному аппарату. Лаэм интересовался этим вопросом, беседовал с другом, занимавшимся кардиохирургией в Ванкувере. Он знал, что Роуз находится под наркозом. Доктору Гарибальди предстояло добраться до сердца через грудину. При помощи катетеров кровь из вен справа от сердца перекачивалась в аппарат, который в определенном ритме проводил кровь через специальный кислородный фильтр и направлял уже насыщенную кислородом кровь назад в тело Роуз по катетеру, введенному в аорту.