Дитя Одина

Северин Тим

Тогда кормщик по имени Бьярни, сын Херйолфа, прошел мимо своей цели – Браттахлида – и, пройдя несколько дней вслепую при сильном ветре, оказался в том неприятном положении, которое северные мореходы называют halfvilla – он заблудился в море. Когда туман рассеялся, он увидел перед собой скалистый берег, покрытый густым лесом, но пустынный и совершенно незнакомый. Бьярни во время шторма вел свой кнорр по ветру и смог приблизительно определить, в каком направлении лежит Гренландия. Он повернул корабль в ту сторону, несколько дней шел вдоль берега, но в конце концов сумел добраться до Браттахлида, принеся весть о новой привлекательной лесистой земле. Как раз в то время, когда моя мать искала, с кем бы отослать меня к отцу, Лейв решил отправиться к той неведомой земле и исследовать ее. Ради этого он купил старый корабль Бьярни, веря в морскую примету, что судно, однажды благополучно вернувшееся домой, вернется и в другой раз.

Он как раз возвращался из этого плавания, когда

кнорр Торира выбросило на камни, и это можно посчитать чудесным совпадением. Лейв стоял у руля, борясь со встречным ветром и упорно правя против него, так что кто-то из его людей, насквозь промокших от брызг, возроптал:

– Зачем ты забираешь так круто к ветру?

Лейв смотрел вперед, ожидая, когда покажется берег Гренландии.

– Северное течение сносит нас к югу больше, чем мне хотелось бы, – ответил он. – Еще немного мы пройдем этим курсом. А у берега возьмем ветер.

Спустя какое-то время другой из его людей крикнул, что видит впереди шхеры.

– Я знаю, – ответил Лейв, известный своей невероятной зоркостью. – Я давно их вижу, и кажется, на одном из островов что-то есть.

Тогда остальные корабельщики, которые, спасаясь от ветра, лежали скорчившись на палубе, с трудом поднялась и стали всматриваться. Они увидели низкие черные скалистые берега, но никто, кроме моего отца, все еще не мог разглядеть темного пятнышка – крыши нашего самодельного убежища. Я уже говорил, разубедить моего отца всегда было нелегко, и его люди знали, что уговаривать его изменить курс – дело пустое. Так что судно направилось прямо к шхерам, и спустя полчаса уже все могли видеть кучку потерпевших кораблекрушение, которые стояли и размахивали кусками полотна, привязанными к палкам. Это казалось чудом, и когда бы я сам своими ушами не слышал эту историю раз сто в Браттахлиде, где прошло мое детство, то вряд ли поверил бы такому совпадению – чтобы кнорр, потерпевший крушение, оказался на пути корабля, которым правил человек с необыкновенным зрением, да еще там, где за последние четырнадцать лет никто ни разу не проплывал. Именно после этого случая Лейв получил прозвище Heppni, Счастливчик, хотя на самом деле счастливчиками были шестнадцать спасенных.

Лейв искусно провел свой корабль под прикрытием шхер, бросил якорь и спустил с палубы корабельный челн. Человек же, который спрыгнул с палубы в эту лодочку и сел на весла, сыграл в моей жизни немалую роль – то был Тюркир Германец, и я думаю, что Тюркир потому так много возился со мной в детстве, что был моим спасителем. Тюркиру суждено было стать первым и в каком-то смысле главным моим наставником в исконной вере, именно под водительством Тюркира я сделал свои первые шаги по той дороге, которая в конце концов привела меня к исповеданию Одина Всеотца. Но об этом будет рассказано в свое время.

– Кто вы и откуда? – крикнул Лейв, когда они с Тюркиром приблизились к скале, на краю которой сгрудились потерпевшие кораблекрушение. Тюркир табанил веслами, держась на безопасном расстоянии. Меньше всего моему отцу хотелось принять на борт шайку отчаянных головорезов, которые, потеряв свой корабль, могли бы захватить его судно.

– Мы из Норвегии, через Исландию шли в Браттахлид, когда наскочили на этот риф, – крикнул Торир в ответ. – Меня зовут Торир, я кормчий и владелец судна. Я – мирный торговец.

Тюркир и Лейв успокоились. Имя Торира было известно, и он считался честным человеком.

– Тогда я приглашаю вас на мой корабль, – крикнул Лейв, – а потом в мой дом, где о вас хорошо позаботятся.

Они с Тюркиром развернули лодчонку и подвели ее кормой к скале. Первой в лодку сошла Гудрид, держа под мышкой двухгодовалого ребенка, которого она по просьбе Торгуйны обещала доставить отцу. Так и получилось, что Лейв Счастливчик случайно спас своего незаконного сына.

ГЛАВА 4

Жена Лейва, Гюда, вовсе не обрадовалась, узнав, что едва начавший ходить Торгильс, спасенный на море, есть плод недолгой связи между ее мужем и какой-то немолодой женщиной с Оркнейских островов. Она отказалась принять меня под свой кров. Остереглась, уже зная, что такое незаконный ребенок в семье, на примере дочери ее свекра. Моей тетке Фрейдис, внебрачной дочери Эйрика, было тогда лет двадцать, и она жила с Эйрикссонами. То была злобная смутьянка, впоследствии сыгравшая неприглядную роль в моей жизни, хотя в то время она казалась не более чем вздорной и злопамятной молодой женщиной, которая только и знает, что ссориться с родней. Поскольку Гюда не хотела заиметь в своем доме еще одного кукушонка, то и договорилась отдать меня на воспитание. Так я попал на попечение к настоящим наставникам и провел детство не с отцом, но с Гудрид, которая жила рядом. Надо полагать, Гудрид считала себя в ответе за мою судьбу, коль скоро именно она привезла меня в Гренландию. Кроме того, полагаю, было ей одиноко, потому что, осев в Гренландии, она вскоре потеряла мужа, Торира. Он прожил в Эйрикс-фьорде совсем немного, его сразила жестокая лихорадка. Эта хворь, должно быть, прибыла с его кораблем, потому что Торир и большая часть его людей первыми начали кашлять и харкать кровью. Мор унес восемнадцать человек, среди них Торира, а под конец умер старый боевой конь, мой дед Эйрик рыжий.

Говорили, будто Гудрид взяла меня вместо ребенка, которого она сама по бесплодию своему не могла родить, будучи женой Торира. Скорее всего, так говорили завистницы, желавшие найти в ней хоть какой изъян, дабы умалить ее редкостную привлекательность – она была из тех женщин, красота которых не увядает до конца жизни. Я помню ее бледную прозрачную кожу, длинные белокурые волосы и серые глаза на тонком правильном лице, хорошо очерченный нос, изящный рот и подбородок с чуть заметной ямочкой как раз посередке. Но молодая вдова Гудрид, даже будь у нее свои дети, все равно непременно взяла бы меня, я в этом уверен. Женщины добрее невозможно себе представить. Она всегда была готова прийти на помощь – принести еду недужному соседу, одолжить кухонную утварь тому, кто собрался устроить пир, да еще и взять половину стряпни на себя, или побранить детей, зачинщиков драки, и утешить побитых. О ней в Браттахлиде все были высокого мнения, я же ее просто обожал. Никогда не знав родной матери, я принял Гудрид в этой роли как нечто само собой разумеющееся, и, думаю, Гудрид справилась с этим делом куда лучше, чем могла бы угрюмая Торгунна. Терпение Гудрид было неистощимо, когда речь шла о детях. Для меня и дюжины моих сверстников дом Гудрид стал средоточием нашего мира. Играя на лугу или высматривая рыбу с берега фьорда и бросая камешки в студеную воду, мы обычно кончали тем, что кричали: «Бежим к Гудрид!» и мчались по кочковатой земле, как зайцы, к боковой двери, что вела на кухню, и с шумом вваливались туда. Гудрид ждала, пока не появится последний из нас, потом ставила на стол большой кувшин кислого молока и наливала нам, а мы сидели рядком, примостившись на высокой деревянной скамье.

Для ребенка Браттахлид – место замечательное. Поселение располагается в голове фьорда, глубоко вдающегося в сушу. Эйрик присмотрел это место, когда впервые побывал здесь, и оказался прозорлив. Длинный фьорд защищает от морских туманов и непогоды – во всей округе, если не во всей Гренландии, это самое защищенное и плодородное место. Стоянка для судов безопасна, а берег полого поднимается к всхолмленной луговине, испещренной зарослями карликовой ивы и березы. Здесь, на сухих буграх, Эйрик и его спутники построили и покрыли дерном дома, рядом с домами оградили загоны – в общем, устроили все так, как было на их прежних усадьбах в Исландии. Всего гренландцев не больше трех-четырех сотен, так что места хватит на всех, кто по-настоящему захочет поселиться здесь. А жизнь здесь даже проще, чем в Исландии. С приходом зимы скотину сгоняют с лугов и держат под крышей, кормя сеном, заготовленным за летние месяцы. Люди же кормятся кислым молоком, сушеной рыбой, копченым мясом или солониной, да еще припасами сохраненными с лета. В результате вся пища имеет прогорклый привкус, особенно китовое и акулье мясо, которое зарывают в землю на хранение, а потом выкапывают наполовину протухшим. Зимнее праздное время, долгие темные дни все провождали, рассказывая истории, или спали, или чинили что-нибудь, или играли в нарды и другие игры. Еще играли в старые шахматы – единственный король в центре доски, защищаемый войском от толпы недругов, расставленных по краям. С шахматами о двух королях я познакомился уже будучи юношей, когда вернулся в Исландию, и мне пришлось учиться игре заново.

Дети, едва начавши ходить, уже помогают в повседневных трудах. Нам это давало ощущение собственной значимости. На суше мы с малых лет бегали по порученьям и чистили хлева, потом постепенно научались забивать и свежевать животных и засаливать мясо. На море для начала вычерпывали воду со дна весельных лодок, лотом нам разрешали насаживать наживку на крючки и помогать тянуть сети, потом, наконец, управлять парусом и грести на обратном пути к берегу. В остальном же мы были совершенно невежественны. Вдова Эйрика, Тьодхильд, как-то пыталась выучить нас грамоте и начаткам письма. Но учились мы без особого рвения. Тьодхильд не хватало терпения, а застарелое несогласье между нею и мужем ожесточило ее. Она гневилась на Эйрика, ибо тот не хотел креститься и тем подать пример многим своим сподвижникам. Тьодхильд же была из первых и восторженных последователей Белого Христа, из тех раздражительных христиан, которые вечно стараются навязать свою веру остальным членам общины. Эйрик же оставался закоренелым язычником, и чем больше она пилила его, тем больше он упирался. Он твердил, что уехал из Исландии вовсе не для того, чтобы тащить в своей поклаже новомодную веру. Перед отплытием в Гренландию он принес жертву Тору, а Тор в ответ совсем неплохо присматривает за поселением. Эйрик твердо и определенно сказал жене, что не собирается бросать старых богов и исконную веру. В конце концов распря между ними зашла так далеко, что Тьодхильд сказала, что впредь постарается иметь с мужем как можно меньше дела. Хотя они вынуждены были жить по-прежнему под одной крышей, но для себя она велела выстроить христианскую часовню, очень приметную, на холме возле хутора, так, чтобы она бросалась в глаза Эйрику всякий раз, когда он ступал за порог своего дома. Однако на эту постройку Эйрик выделил жене не слишком много леса, и часовня получилась совсем маленькой, не больше двух маховых саженей по сторонам. Первый христианский храм в Гренландии был так невелик, что вмещал не более восьми человек. Мы, дети, называли его Хижиной Белого Зайца.