Дитя огня
Шрифт:
Он никогда бы не задался этим вопросом, если бы они с Матильдой не лежали под грудой соломенных снопов, и никогда бы не подумал о красоте девушки, если бы их с ней не объединял смертельный страх. Однако сейчас эта мысль вызывала у Арвида приятные ощущения и не казалась ему уловкой дьявола. Размышления о цвете волос Матильды отвлекали его от треска пламени и стонов умирающих монахинь.
Они лежали рядом, плечом к плечу. Держались за руки. Дышали в унисон. В какой-то момент все звуки исчезли, и только их тяжелое дыхание нарушало тишину. Больше не было треска, криков, звона оружия.
Арвид немного подождал, опасаясь, что воины применили хитрость, но в конце концов тишина стала давить на него не меньше, чем снопы. Он отбросил один из них и так жадно вдохнул свежий воздух, будто все это время провел не под слоем соломы, а глубоко под водой.
Когда Арвид поднялся на ноги, у него закружилась голова. Только сейчас он осознал, что пролежал здесь с Матильдой не пару секунд, а несколько часов. Да, он несколько часов судорожно сжимал ее руку, а когда наконец разжал пальцы, девушка принялась разминать кисть с таким видом, будто она вдруг перестала быть частью ее тела.
Его тело тоже было словно чужое. Арвид сумел подняться, чувствуя, как кровь приливает к ногам. Он мог ходить и смотреть по сторонам, но в то же время испытывал странное ощущение, будто одна часть его самого осталась лежать под соломой, а другая осторожно подкралась к двери амбара и выглядывала на улицу. Огонь уже погас, но в небо поднимались клубы дыма; земля была усеяна телами, но ни одного живого человека видно не было. Эта картина внушала ужас и вместе с тем приносила облегчение: никто не сможет пронзить его мечом, снова устроить пожар, наброситься на него с кулаками.
Матильда последовала за ним и вскрикнула – это был душераздирающий звук, больше похожий на кошачье мяуканье. Арвид застыл в оцепенении. Девушка бросилась к телам монахинь:
– Сестра-наставница, сестра-привратница, сестра-келарь!
Она кричала все громче, но мертвые были глухи к ее мольбам. Их было так много – старых и молодых, спокойных и взбалмошных, приветливых и строгих, разговорчивых и скрытных. Такие разные при жизни, умирая, они обагрились одинаковой кровью.
– Маура… – выдавила из себя Матильда. – Мауры здесь нет. Возможно, ей удалось спастись.
– Кто такая Маура? – спросил Арвид.
– В дормитории она всегда спала рядом со мной, она моя… подруга.
Матильда помедлила, прежде чем произнести это слово. В монастыре, как часто внушали девушкам их старшие сестры, не следует заводить друзей и относиться к кому-либо лучше, чем к остальным. Все они – братья и сестры во Христе, а значит, равны между собой.
Пройдя через трапезную, Матильда и Арвид вышли во двор, где также обнаружили тела.
– Я не могу найти Мауру. Должно быть, ей действительно удалось…
Он больше не слышал ее слов. Одна из сестер, лежащих на земле, пошевелилась. Покрывало сползло у нее с головы, открыв редкие седые волосы. Секунду назад Арвид с трудом передвигался, будто его разум больше не повелевал телом, но сейчас он стрелой бросился к монахине, опустился на колени и стиснул ее руку так же крепко, как совсем недавно сжимал руку Матильды. Он обрадовался, почувствовав тепло, но потом ему показалось, что рука остывает с каждым вдохом монахини.
– Мама, – произнес он, – мама…
Он бы никогда ее так не назвал, если бы был уверен, что она выживет. Но поскольку она была при смерти, это слово легко слетело с его губ. Арвид знал, что смерть скоро придет за ней, он видел это по желтизне ее кожи, по губам, искривившимся от боли, по впалым щекам. Монахиня открыла глаза и посмотрела на него взглядом, полным любви.
– Ты жив, – с облегчением пробормотала аббатиса монастыря Святого Амвросия. – О Арвид, тебе нужно бежать! Эти мужчины, они ведь приходили за тобой, не так ли? – Она вдруг заговорила на удивление отчетливо, хотя с каждым словом ее голос становился все тише.
– Это были не франки, они выглядели как норманны, – ответил Арвид. – Почему они хотели убить меня? Кто мог их послать?
– Беги! – повторила она.
– Я не понимаю. Я этого просто не понимаю…
Арвид не понимал многого из того, что случилось с ним за последние несколько недель. Он жил в Жюмьежском монастыре так же спокойно, как Матильда в своей обители, когда вдруг на их монастырь напали, а его самого попытались убить. Арвиду удалось спастись, но он был ранен и с трудом добрался сюда. Здесь он выздоровел и узнал страшную правду: аббатиса Гизела была не только его матерью, но и дочкой короля Карла из династии Каролингов. И, что еще страшнее, его отец – норманн, однажды изнасиловавший его мать.
– Возможно, этих воинов тоже прислал Людовик… – произнесла аббатиса, тяжело дыша.
Людовик был сыном короля Карла, сводным братом Гизелы и с недавних пор правил франками. Кроме того, он был дядей Арвида и видел в нем угрозу для себя. Хотя можно было не бояться, что будущего монаха охватит жажда власти, все же Арвид, сын норманна и франкской принцессы, мог претендовать на то, чтобы править Нормандией – графством, которое Людовик и сам хотел завоевать, ведь оно отошло норманнам всего несколько десятилетий назад.
– Уходи же наконец!
Арвид не мог заставить себя отпустить ее руку.
– Я не хочу, чтобы ты умирала в одиночестве.
– В своей жизни я часто оставалась одна. А Матильда… Позаботься о ней.
Арвид поднял глаза. Матильда обессиленно опустилась на землю посреди двора и заплакала. Ему на глаза тоже наворачивались слезы, однако, прежде чем его взгляд затуманился, Арвид заметил меч, который, должно быть, принадлежал одному из воинов. Арвид никогда не держал в руках оружия и никогда не мечтал об этом. Но теперь, охваченный яростью, он готов был поднять этот меч, сражаться, наносить кровавые раны и убивать. Охотнее всего он замахнулся бы на саму смерть, темную и холодную, жаждущую забрать с собой его мать. О, как бы он хотел изрубить смерть на части! Он бы не успокоился, пока пламя его гнева не уничтожило бы тьму, а лед не раскалился от ударов. Гнев, который обуял его, был кроваво-красным и испепеляющим. Скорее всего, именно такой гнев кипел в жилах его отца-язычника. От кого же еще он мог его унаследовать? Уж точно не от кроткой Гизелы, которую медленно покидала жизнь. Этот гнев был диким, языческим, грешным. И пугал Арвида до глубины души.