Дитя огня

Крён Юлия

На следующий день Матильда почувствовала в себе силы идти дальше. Голод и холод по-прежнему не отступали, но самым страшным мучением для нее стала боль в ногах. Прежде Матильда никогда не ходила по такой земле – изрытой корнями деревьев и усыпанной камнями, которые впивались в ее ступни, оставляя кровавые раны. В монастыре девушка привыкла ступать по гладкому камню и теперь думала, что прежде всегда парила над землей. Ей казалось, что тогда ее тело было очень легким, а не отягощенным усталостью и переживаниями. Боль была уделом старых и немощных и не имела к ней никакого отношения. Она еще молода, она ни разу не болела. Во время постыдных женских кровотечений Матильда иногда

испытывала неприятные тянущие ощущения, но так долго не обращала на это внимания, что забыла о способности своего тела дарить новую жизнь. Плоть не имела никакого значения там, где заботились о спасении бессмертной души. И даже здесь, где казалось, что душа погибает, тело Матильды не выглядело цветущим. Оно стало ее врагом и то и дело угрожало подчинить себе ее волю – волю к продвижению вперед, волю к жизни.

Однажды ноги Матильды свело судорогой, и девушка заплакала от жуткой боли. Заметно смутившись, Арвид жестом предложил ей сесть и принялся осторожно разминать ее ступни у себя на коленях. Боль сменилась наслаждением. Таких ощущений Матильда в монастыре не испытывала, и сначала ей было неловко. Однако она смущалась не настолько сильно, чтобы убрать ноги и отказаться от помощи. А поскольку удовольствие от прикосновений Арвида было сильнее, чем стыд, девушка отважилась нарушить молчание, которое часто воцарялось между ними за два дня, прошедшие с момента их побега.

– Расскажи мне о Жюмьежском монастыре. Говорят, он очень большой.

– Уже нет, – коротко ответил Арвид. – Много лет назад его разрушили норманны. С тех пор он так и не был восстановлен, хотя монахи над этим работают. Я и сам перетаскал много камней.

Поэтому у него такие сильные руки – руки, которые теперь, разминая ее ступни, казались очень мягкими и нежными. В нем было много противоречий: тонкие черты лица, отличающие людей знатного происхождения, и способность жестоко и хладнокровно убивать животных, присущая охотникам и крестьянам; грусть, которая часто затуманивала его взгляд, и внезапная ярость, которая порой его охватывала. Арвид так боялся, что никогда не выберется из этого леса, и так настойчиво стремился найти дорогу, несмотря на опасность. Казалось, что воспоминание о монастыре скорее мучило его, чем придавало ему сил, и Матильда быстро сменила тему.

– Расскажи мне о Нормандии, – попросила она, – расскажи о графе Вильгельме.

В монастыре то, что происходило вне его стен, не имело значения. И хотя здесь, в лесу, Матильда была так же отрезана от мира, если будет на то воля Божья, когда-нибудь они выйдут из леса, и тогда ей придется осваиваться в новом окружении. Чем больше она будет о нем знать, тем легче ей будет справиться с этой задачей.

– Граф Вильгельм – сын Роллона.

Матильда вздрогнула: о Роллоне – разбойнике с севера, который совершал набеги на Францию, принося с собой смерть и ужас, – говорили даже в отдаленных монастырях. В свое время король Карл смог остановить его – но не мечом, а словом. После переговоров Роллон получил земли, которые и без того уже захватил, в качестве феода, а взамен принял христианство и стал строить церкви, вместо того чтобы разрушать их. Роллон поднял край из руин и установил в нем порядок и дисциплину – несомненно, это было его заслугой. Однако ходили упорные слухи о том, что в глубине души он оставался язычником и, даже лежа на смертном одре, отдавал приказы о человеческих жертвоприношениях.

– В отличие от Роллона, его сын Вильгельм с рождения воспитывался в христианском духе, – продолжил Арвид, – и в данном случае семена упали на благодатную почву. Вильгельм очень кроткий и набожный не только по сравнению со своим отцом, но и с франкскими правителями соседних земель. Из-за этого у него есть враги – и к их числу принадлежат северяне, которые считают его сильную веру признаком слабости и чьи восстания ему пришлось жестоко подавить ради укрепления своей власти.

Он замолчал, и Матильда не стала расспрашивать дальше. Она не хотела слышать о битвах, в которых одни убивали, а другие умирали.

– А Нормандия большая? – спросила она вместо этого.

Матильда мало знала о стране, в которой жила; она слышала только названия важнейших епархий: Руан, Авранш, Лизье, Эвре, Байе.

– Сначала Роллон получил земли между реками Брель, Эпт, Авр и Див. Затем ему отошел Бессен – область, где расположены города Байе и Ман, – и, наконец, Котантен. В одних районах поселились преимущественно норвежцы, в других – датчане. И те и другие женились на франкских женщинах или выдали своих дочерей замуж за франков. Сейчас на языке севера почти никто не говорит и только внешность людей выдает их происхождение. Норвежцы высокие и темноволосые, а датчане – белокурые люди среднего роста. Возле Фекана живут в основном датчане.

Матильда вспомнила, что когда-то в монастыре ходила молва о датских священниках, которые, хотя были крещены и возведены в сан, не смогли воспротивиться зову крови и отказаться от увлечения оружием и конкубината. Конечно, некоторые франкские священники также предавались и тому и другому, но у них это было признаком слабости духа, а не языческой крови, текущей по венам. Во всяком случае, так утверждали монахини. Когда датских священников призвали избавиться от одного из этих пороков, они предпочли сложить оружие, но не отказались от женщин.

Матильда хотела спросить Арвида, правдива ли эта история, но сочла неловким говорить с мужчиной о конкубинах – безбожных грешницах.

– В Фекане ведь есть монастыри, не так ли? – поинтересовалась девушка. – И женская обитель, где я смогу найти пристанище?

Арвид пожал плечами:

– Посмотрим. Для начала нужно выйти из леса.

Он опустил ее ноги на землю и помог ей подняться. Вскоре боль вернулась, и, чтобы отвлечься, Матильда начала петь псалмы. Арвид присоединился к пению. Он все еще держал ее за руку.

Лес был союзником Аскульфа и в то же время его врагом. Проходимых путей, ведущих сквозь заросли, было немного, и определить, какой из них выбрали эти двое, не составляло труда, однако шум ветра, вой диких зверей и треск сухих веток то и дело уводили преследователей в сторону. Ил и сырой мох скрывали все следы, а иногда деревья росли так густо, что с лошадьми пройти дальше было невозможно, и не оставалось ничего иного, кроме как идти в обход.

В конце концов Аскульф решил, что им нужно разделиться. В лучшем случае его люди окружат беглецов, в худшем – заблудятся в лесной чаще.

Мужчины, которые остались с ним, не говорили ни слова. Только храп лошадей и стук копыт нарушали тишину. Вдруг с губ предводителя сорвался крик. За несколько часов они не заметили ни одного человеческого следа, но впереди, на поляне, он увидел кострище.

Аскульф спешился, присел на корточки и поворошил золу. Она уже остыла, однако, в отличие от листьев и веток, еще не успела покрыться изморозью.

– Они не могли далеко уйти, – определил он.

Люди Аскульфа по-прежнему сидели верхом, и только один из них, самый младший, подошел к нему. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать. Когда бретонцы еще слыли героями, он был слишком мал, чтобы держать меч. Искусству ведения боя он научился значительно позже, когда, как и остальные, подвергся преследованиям – их хотели выгнать с захваченных земель. Но хотя этот юноша и не застал времен былой славы, на его лице отражался искренний детский задор и наивная вера в то, что пережитые невзгоды обязательно превратят его в сильного воина, любимца богов. Он еще не знал, что боги используют людей, но не очень-то их любят – независимо от того, какие жертвы те им приносят.