Дитя огня
Шрифт:
– Но ты не можешь этого сделать, – сказал кто-то другой. – Как ты будешь жить без нее?
Помолчав, женщина ответила, и теперь в ее голосе не было печали и безнадежности – в нем слышался только холод.
– У меня нет выбора. Здесь ей грозит опасность… от нее.
Теперь Матильда ощущала прикосновения рук, которые сначала несмело гладили ее по голове, а потом обхватили и подняли вверх. Они были такие же холодные, как и голос, совсем не похожие на руки светловолосого мужчины, рядом с которым она чувствовала себя так спокойно. Руки дрожали.
– Нет, – хотела
Однако она не могла вымолвить ни слова и к тому же была слишком маленькой. Все, что она могла, – это пронзительно кричать от страха. Матильда кричала, и цветочный луг, море, женщины, пещера удалялись, но руки не отпускали ее.
Когда девушка открыла глаза, ее держали уже не холодные и дрожащие, а сильные и теплые руки – руки Арвида. Он низко наклонился над ней:
– Матильда! Матильда, что с тобой?
Она перестала кричать, но на глазах у нее выступили слезы.
Матильда плакала. Арвид еще никогда не видел, чтобы человек так плакал. Ее слезы текли бурной рекой, уносящей силу, с которой она убегала от преследователей. Девушка не просто дрожала, она билась в судорогах, словно ее терзала боль. Ее зубы не просто стучали от холода, это было похоже на скрежет зубов рыдающих грешников, узнавших, что их ждут вечные муки. Что ж, наверное, она тоже обречена. И ее ад в том, что она не знает, где родилась. По крайней мере, именно эти слова Матильда, запинаясь, повторяла снова и снова.
– Кто я, кто же я такая? Цветочный луг… вдруг стал таким серым. Там я была в безопасности… Только там. Мужчина со светлыми волосами… Я не знаю, кто он. Но мне известно, что он умер и после этого увяли цветы…
Арвид не до конца понимал, о чем она говорит, но знал, какой мучительной может быть мысль о собственном происхождении, даже если сам он страдал не от неизвестности, а напротив, оттого, что был слишком хорошо осведомлен. Что хуже? Блуждать в потемках, как она? Или ослепнуть от слишком яркого света?
В любом случае Арвид сочувствовал ее горю, и эти слезы их сблизили, чего никогда не сделала бы улыбка. Ласковая улыбка не смогла бы разрушить стену, которая разделила двух людей, посвятивших жизнь Богу. Арвиду казалось, будто он ощущает соленый вкус ее слез, а то, что выплескивалось с этими слезами наружу, он чувствовал с такой же силой, как и Матильда, – не только неприятие собственного происхождения, но и желание жить, страх смерти и подозрение, что смерть была не кротким темным ангелом, каким она представлялась ему в монастыре, а жестоким убийцей, который бросается с ножом на невинных девушек. От этой смерти могли спасти не молитва и усмирение плоти, а тепло, которое наполняло Арвида, когда он смотрел на Матильду.
– Тише, – успокаивал он ее, – тише.
Его попытки выглядели жалкими: он не умел утешать женщин. Но Арвид знал, как тяжело будет в одиночестве преодолевать страх перед будущим, блуждать по лесу и чувствовать в себе темную силу – кровь отца, которая обжигала вены и вызывала желание не просто убежать от ночного убийцы, но и лишить его жизни. Желание не просто вонзить меч в его тело, а и наносить удары снова и снова. Но меча у Арвида не было, и обращаться с ним он не умел. У него не было даже плаща, чтобы укутать и согреть Матильду, – он мог только прижимать ее к своему телу. Он мог дать не много, поэтому не жалел ничего.
Арвид гладил дрожащую девушку по спине и терся щекой о ее щеку. У него выросла щетина, а кожа Матильды была шершавой от недавно заживших ран. Возможно, он еще больше царапал ей лицо. Но Арвид не остановился и прижался губами к ее губам. Уста Матильды были не шершавыми, а мягкими и теплыми. Дыхание юноши и девушки слилось воедино, в груди билось одно сердце на двоих, тела переплелись и расслабились. Прошлое уже не имело значения, важно было лишь то, что на миг им удалось скрыться от одиночества и что рядом с Матильдой его жажда разрушения уступала место желанию сострадать и дарить тепло.
Целуя приоткрытые губы девушки, Арвид коснулся языком ее языка. Он никогда не делал ничего подобного, но это ощущение не показалось ему странным – наоборот, он как будто всю жизнь жаждал только этого, а не сидел в скромной серой келье и пел псалмы. На мгновение он счел смешным прославление Бога, которого нельзя коснуться и обнять, поцеловать и согреться его теплом, – смешным и бессмысленным по сравнению с желанием исследовать тело Матильды руками, затем губами, сначала не спеша, а потом торопливо. Целуя девушку, Арвид поглаживал ее по волосам, затылку, спине. Наконец его руки дотронулись до ее груди, обхватили ее и стали осыпать ласками. Матильда застонала, но не от боли, как он сначала испуганно подумал, а от удовольствия. Согнув ногу, она прижала Арвида к своему телу еще крепче и чуть шире открыла рот, чтобы исследовать языком каждый уголок его рта.
Желание сбросить с себя одежду так же решительно, как и воспоминание о своем призвании, оказалось недолговечным. К Арвиду вернулось понимание того, почему он хотел восхвалять Бога, который не может никого поцеловать: Бог не погряз в пороках, а возвышается над миром; Он сильнее, чем люди, плетущие интриги; Он всегда торжествует над злом. Мысль о служении этому Богу по-прежнему привлекала Арвида – больше, чем мысль о поцелуе с Матильдой.
Арвид оборвал поцелуй и в ужасе отпрянул. Когда он выпустил девушку из своих объятий, она почувствовала сожаление, но еще более мучительным был холод. Прижимаясь к Арвиду, Матильда ощущала приятное тепло, а теперь мерзла, как никогда в жизни. Она не просто покрылась гусиной кожей – казалось, что ее сердце, совсем недавно так бешено стучавшее в груди, обледенело, а после того как она увидела ужас в глазах Арвида, оно еще быстрее стало превращаться в льдинку. Девушка ничего не понимала. Она думала: «Мы целовались; мы были близки друг другу, как только могут быть близки два человека; мы вместе, потому что в этом лесу нет никого, кроме нас и наших врагов… И что же?»
Но потом Матильда тоже это почувствовала. Неведомая сила выбила ее жизнь из привычной колеи, а если к тому же ее воля была слабой, она никогда не сможет вернуться к такой желанной размеренности дней.
– Святые небеса, я этого не хотела!
Девушка была не уверена в том, произнесла она эти слова вслух или только мысленно, но она тоже отпрянула от Арвида.
Юноша кивнул, отошел еще дальше и стал беспокойно метаться из стороны в сторону, словно постоянное движение было единственным дозволенным способом согреться.