Дитя слова
Шрифт:
— Нечего наливаться краской, как индюк. Ничего плохого тут произойти не может.
— Может. Я не хочу, чтобы ты встречался с ним или снова встречался с нею. Я не хочу, чтобы у тебя были какие бы то ни было с ними отношения. Все у нас было в порядке. Зачем они появились? Почему они не могут оставить нас в покое? Прошу тебя, Хилари, перемени работу, уйди от него, прошу тебя. И тогда все будет так, как прежде. Вот и сейчас, видишь, — мы снова с тобой вдвоем. А если ты встретишься с ним, то тебе будет больно, очень больно — я это знаю, знаю…
— Дитя мое родное, любовь моя, не будь ты такой чертовски взбалмошной. И попытайся подумать обо мне — ну, я знаю, что ты всегда думаешь обо мне, — пораскинь немного умом. А что, если я хочу встретиться с Ганнером? А что, если я чувствую, что мне станет легче после разговора с ним? Ведь не только его преследует то, что произошло, ведь не только повергает в ужас то… что…
Кристел молчала, глядя вниз, не на меня.
— Ты хочешь с ним встретиться?
— Не знаю. Я хочу поступить так, как хочет она.
— Как хочет леди Китти? Почему?
— Потому что она… Потому что я люблю ее… и я ничего с собой не могу поделать…
Вот этого я не собирался говорить ей, по, раз уж разговор начался, удержаться я не мог. К тому же без этого вся история выглядела бессмысленно.
— Понятно, — не сразу сказала Кристел. Она снова взяла свое шитье, стала перебирать в руках материю, провела пальцем по шву. Затем отыскала иголку и с поразительно четкой ритмичностью принялась шить.
— Я люблю ее, — сказал я. — Да, люблю. — Я произнес что-то огромное, и надо мной словно раскинулся высокий темный шатер и загорелись звезды. — Но, конечно…
— Ты ей сказал?
— За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет.
— А она любит тебя?
— Не будь идиоткой, Кристел. Я жалею, что сказал тебе. Ты сразу ухватилась не за тот конец палки. Все совсем не так. Скорее всего я вообще никогда больше ее не увижу. Они хотят наладить свою жизнь, и я играю тут роль как бы инструмента. Я абсолютно безразличен ей — она только хочет, чтобы я встретился с Ганнером и тем помог ему, но она вовсе не хочет, чтобы он знал, что она подала мне эту идею.
— А почему она не хочет?
— Потому что тогда наша встреча может произвести меньший эффект, меньшее действие. — В том ли причина? Ведь по-настоящему я над этим не задумывался.
— Ну, а ему это может совсем не понравиться… — произнесла Кристел. Игла так и сверкала в ее проворных руках.
— Ох, да перестань ты шить, Кристел, у меня нервы и так все в клочья разодраны!
— Ты хочешь, чтобы я подавала ужин?
— Нет. Дай мне вина.
Кристел снова отложила шитье и налила мне вина.
— А у них есть дети — у Ганнера и у нее?
— Нет. Послушай, Кристел, то, что я люблю леди Китти, — это реальность, реальность, не имеющая ни к чему отношения…
— Но ты же сказал, что поэтому хочешь выполнить ее желание.
— Да, но я бы в любом случае так поступил — просто из чувства долга. Если есть хоть малейшая возможность помочь. Ганнеру, я обязан попытаться это сделать, ты согласна? За этим ничего не последует. Я не стану другом семьи — это же невозможно! Просто встречусь с Ганнером раз-другой, и все. И уж безусловно не стану больше встречаться с ней — возможно, как я говорил, я вообще больше ее не увижу. Постарайся меня понять.
— Я, пожалуй, выпью немного шерри, — сказала Кристел. Это было нечто необычное. Она сказала: — Я не хочу, чтобы ты встречался с ним. Я не хочу, чтобы между вами вообще что-то было.
— Но почему же? Сам я искать его не стал бы. Но ведь он тут. Мы сталкиваемся на этой чертовой лестнице!
— Вот почему ты должен сменить работу.
— Ох, перестань ты твердить об одном и том же! Это, черт побери, совсем не просто. Возможно, через какое-то время я так и поступлю. Мне не ясно, что будет дальше. Но сейчас…
— Я не хочу, чтобы ты встречался с ним.
— Ты говоришь это уже шестой раз — но почему? Не можешь же ты всерьез думать, что он убьет меня!
На сей раз Кристел долго молчала — сидела, глядя на свою рюмку с шерри, но не пила, — и в душу мне закралась тревога. Она вела себя как-то странно, словно в ней рождалось другое, более жестокое существо.
— Кристел, в чем дело? Наконец она произнесла:
— Золотой мой, я должна тебе кое-что сказать.
— Что — ради всего святого? У тебя не рак, ты не заболела? — От панического страха у меня сжалось сердце.
— Нет, нет, это связано с прошлым, с тем, что тогда произошло.
— Ты клянешься, что у тебя нет рака?
— Клянусь. А теперь слушай. Я никогда не говорила тебе о том, что было тогда, что было со мной.
А ведь в самом деле. Мы никогда не говорили про аварию, про то, что было до нее и что было потом. Я рассказал Кристел ровно столько, чтобы она могла составить себе общее представление. Иными словами, рассказал ей, что у меня был роман с Энн. Обо всем остальном она могла лишь догадываться. Я никогда не спрашивал ее о том, что она пережила в те дни, пока я лежал в больнице — разбитый, при смерти. Лучше было этого не касаться. Мы с Кристел в детстве натерпелись столько всяких ужасов, что заключили молчаливый пакт — никогда ни о чем не спрашивать, никогда не «пережевывать» того, что случилось.
— Ты хочешь рассказать мне сейчас? Но почему? Какой смысл? По-моему, лучше не надо.
Кристел снова с минуту молчала. Потом сказала:
— А мне кажется, я должна. Думаю, в этом есть смысл. Сейчас было бы слишком ужасно молчать.
— Что, ради всего святого, ты хочешь мне сказать? Ты меня с ума сведешь своими намеками.
— Подожди. Сейчас скажу. Только слушай. Пожалуйста, наберись терпения. Наверно, мне будет легче рассказывать по порядку, чтоб было ясно, как оно произошло. Теперь слушай. Я узнала о случившемся, лишь когда кто-то позвонил из колледжа. Мне сказали, что ты попал в серьезную автомобильную катастрофу и находишься в изоляторе Редклиффской больницы. Это было во вторник вечером, вернее, совсем уже поздно — около полуночи или даже позже: я уже легла. Когда произошла авария?