Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
– Я брат Тифаний, капеллан замка Вивре.
– А я Сабина, вдова Ланфан.
Брат Тифаний вскрикнул – от удивления и боли. Никто ведь так и не вскрыл письмо от Анна, прибывшее уже после того, как Франсуа впал в летаргию, поэтому содержание послания осталось неизвестным.
Сабине пришлось кратко рассказать об обстоятельствах гибели своего мужа. В нескольких словах брат Тифаний сказал ей о глубоком уважении, которое питал к Изидору. Затем они направились к донжону, а Готье д'Ивиньяк вынужден был удалиться, отвесив недовольный поклон.
По дороге брат Тифаний объяснил, что, теряя сознание, Франсуа потребовал, чтобы вызвали Соломона Франсеса, еврейского ученого и врача, который был учителем Анна после него самого. Невзирая на свой сан, брат Тифаний самолично отправился за евреем в Нант. И не пожалел об этом: это хороший человек и выдающийся врач. Он тоже знал Изидора…
Они поднялись на третий этаж башни. Комната Франсуа, погруженная в полумрак, освещалась лишь пламенем алхимической печи, служившей камином. Соломону Франсесу, благообразному иудею, что сидел подле постели больного, было, должно быть, лет пятьдесят – пятьдесят пять. Со своей длинной бородой и длинными седыми, почти белыми волосами он показался Сабине похожим на пожилого Христа. В нескольких словах брат Тифаний рассказал, кто такая их новая гостья, и сообщил о судьбе Изидора. Соломона глубоко взволновала скорбная весть.
Только тогда Сабина обратила внимание на больного. Франсуа де Вивре лежал с закрытыми глазами. Дыхание спящего было ровным и спокойным. Он вовсе не выглядел дряхлым стариком. Скорее, напоминал благородного патриарха. И вопреки всякому вероятию совсем не похудел. Соломон Франсес объяснил это тем обстоятельством, что Франсуа на самом деле кормят. Он глотает бульоны и микстуры. Иногда даже говорит, но недолго. Потом опять впадает в летаргию.
– Недавно он говорил о Париже.
– Но я как раз оттуда!
– Скажите ему об этом. Может, это подействует на него.
Сабина склонилась над больным и слегка потрясла за плечо.
– Я приехала из Парижа. Вы слышите меня? Из Парижа.
Франсуа открыл один глаз. Спросил слабым голосом:
– Париж наш?
– Пока у англичан, но скоро снова станет французским: Анн поклялся в этом Изидору.
Франсуа де Вивре слегка приподнял голову. Посмотрел на молодую женщину, которую никогда прежде не видел.
– Вы знаете Анна? И Изидора? Кто вы ему?
– Его вдова…
Больной слегка вздрогнул. Начал было:
– Скажите мне…
Но опять упал на подушки.
– Я больше никто. Мне уже все равно…
– Наоборот, вы должны жить!
Франсуа зашевелился. Дрожа всем телом, показал на свои руки, на одной из которых был перстень со львом, на другой – с волком.
– Ради кого? Я не смогу никому их передать.
– Ради меня!
– Ради вас?
– Вы о моем муже знаете больше, чем я. Мы были женаты всего неделю. Я хочу, чтобы вы рассказали мне об Изидоре! Прошу вас…
Франсуа де Вивре вновь привстал на локтях. Он пристально посмотрел на Сабину и повторил:
– Ради вас?
Сабина услышала за спиной голос Соломона Франсеса, шепнувшего брату Тифанию:
– Он спасен!
В начале весны 1430 года до Карла VII дошло, наконец, что Филипп Добрый полностью его одурачил. Сир де Валуа узнал, что тот получил от Бедфорда звание главного наместника Франции, а также провинции Шампань и Бри, правда с условием, что отвоюет их у французского короля.
Действовать следовало быстро, тем более что население, всецело преданное королю, не дождалось его. Сен-Дени, отбитый и сожженный Бедфордом, восстал и изгнал англичан. Город Мелен сделал то же самое.
Но как поддержать храбрых горожан? Армия была распущена, большинство рыцарей разъехались по домам. Сражаться была расположена только Жанна, она даже требовала этого – во что бы то ни стало. Ее-то Карл VII и решил отправить на подвиг.
За свои великие деяния Жанна была возведена в дворянское достоинство. Теперь у нее появился собственный герб: на лазурном поле две золотые лилии и золотой меч, увенчанный короной. Редчайший случай: титул мог передаваться как по мужской, так и по женской линии… Жанна не испытала никакой радости от этой высокой чести. Она хотела лишь одного: чтобы ей дали средства освободить Францию – и ничего другого.
Но вот в средствах ей отныне было отказано. Чему она и получила подтверждение, покидая Сюлли-сюр-Луар в начале апреля во главе своих войск. В поход она отправлялась на собственный страх и риск. Всем высоким сановникам и крупным вельможам, герцогу Алансонскому в частности, было запрещено следовать за ней. С нею выступили лишь триста пьемонтцев-наемников с их командиром Бартоломео Береттой, ее оруженосец Жан д'Олон, Потон де Ксентрай да несколько рыцарей-добровольцев. Ни военной свиты, ни пажей, ни герольдов. Жанна д'Арк стала всего лишь одним из многих капитанов, набиравших в свое войско любого, кто попадется под руку.
Узнав об отбытии Девы, Анн поспешил присоединиться к ней. Так требовал долг. А, кроме того, это было лучшим средством от одиночества. К тому же разве не говорили, что она, возможно, отправится в Валуа?
Однако Анну стало не по себе, когда он увидел войско Жанны. И это все? И только-то? И что тут делают эти итальянцы, если речь идет об освобождении Франции? Напрасно Жанна проявляла ради всего этого сброда свое обычное воодушевление. Ее солдатам было наплевать. А этот Бартоломео Беретта, угодливый, словно лакей в ожидании жирной подачки, говоривший со своим невыносимым итальянским акцентом:
– К ваччим услюгам, signorina… Этта больчая чесст для менья…
Все это выглядело одновременно смешно и возмутительно.
Однако по мере того, как часы сменяли друг друга, и войско двигалось к северу, Анн понемногу успокаивался. Он забыл о Девственнице. В конце концов, он хоть и в небольшом, но все-таки войске и скоро схватится с англичанами врукопашную. Он опять стал партизаном, как прежде, когда сражался бок о бок с крестьянами Гатине. Ему это даже нравилось! И к тому же он был рад ехать верхом на Безотрадном. Анн практически никогда не сражался на своем любимом коне. Ему не терпелось броситься с ним вместе на врага.