Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
В соборе было черно от народа. Месса как раз началась. Они слушали ее, стоя бок о бок, и, хоть по разным причинам, для обоих радостная пасхальная служба обернулась кошмаром.
Для Анна была невыносима сама атмосфера всеобщего ликования. Величайший праздник христианства выпал на самый черный день в его жизни. Слова священных песнопений, которые радостно подхватывала паства, говорили о надежде, о победе над смертью, о воскресении, тогда как в его собственной душе царили безысходность, траур и смерть…
Альенора же приходила в ужас оттого, что в этот день славили невинную жертву. Ей казалось, что она повинна не меньше, чем палачи Господа. «Волчьей даме» мнилось, будто она… Иуда!
Когда раздались первые слова пасхального гимна «Immo– latus est agnus! [4] Alleluia! Alleluia!», Альеноре пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не заткнуть себе уши.
Слова «Ite missa est» положили конец ее страданию. Колокола зазвонили во всю мочь. Они вышли на паперть, где Альенора пыталась высмотреть Берзениуса в людском потоке, хлынувшем из собора. Наконец, она заметила его, окликнула, торопливо представила ему Анна, сказала, что тому срочно надо исповедаться, – и убежала.
4
Агнец принесен в жертву! (лат.) (Прим. перев.)
Анн остался наедине со священником, внушившим ему инстинктивную неприязнь. Только тонзура среди его белесых, курчавых, как у барашка, волос, свидетельствовала о принадлежности этого человека к духовному сословию. Лицо же, розовое, рыхлое, толстогубое, равно как и выпирающее пузо, наоборот, говорили скорее об искателе плотских удовольствий. К тому же у Берзениуса был весьма самодовольный – если не сказать самовлюбленный – вид.
Но Анн тотчас же рассердился на себя за столь низкие мысли. Слишком хорошо он знал, что нельзя судить о людях по одной только внешности. Разве у него самого под приятной наружностью не таится чернейшая душа?
Берзениус улыбнулся юноше:
– Само Провидение привело вас ко мне, сын мой. Я исповедовал и величайших мира сего… Следуйте за мной.
Путь оказался недолог. Берзениус проживал в епископской резиденции, построенной рядом с собором. По знаку «духовника» Анн преклонил колена на молитвенной скамеечке возле окна и собрал все свое мужество, чтобы начать. Снаружи, прямо напротив окон, он мог видеть каменный крест, каких много в Бретани. Под крестом резчик изобразил Деву Марию, держащую на коленях тело своего сына. Анн подумал о матери, умершей ради того, чтобы дать ему жизнь. Об англичанке Энн, чьим именем он назван. Сейчас юноша остро сожалел о том, что никогда не просил Изидора, хорошо знавшего ее, рассказать о ней.
– Слушаю вас, сын мой…
Пора было начинать. Не сводя глаз с Девы Марии, Анн заговорил. Рассказал обо всем, настолько связно, насколько позволяло ему состояние души: о майском празднике, о гроте, разговоре с Альенорой, о том, как объявил Перрине об отсрочке свадьбы, о роковом ее поступке и об отъезде – из страха перед Франсуа. Закончив, молодой человек без всякого удивления увидел, что заплывшие глазки церковника выражают величайшую строгость.
– Вы хорошо сделали, что покинули вашего прадеда, сын мой. Он никогда бы вам не простил подобного преступления.
– Я готов искупить содеянное. Хоть пойти на край света.
– На это Церковь моими устами вас и осуждает. Вы отправитесь на богомолье в Иерусалим. Босиком, посыпав голову прахом земным, в убогом рубище паломника.
Анн смотрел на Христа, чье безжизненное тело скульптор изобразил на коленях матери. Значит, ему предстоит вымаливать прощение в тех самых краях, где был погребен Спаситель, где Он целых три дня пребывал в могиле…
Молодого человека отнюдь не испугал суровый приговор. Напротив, скорее он чувствовал успокоение. Если Анн вернется живым, то сможет надеяться на прощение.
Но Берзениус еще не закончил.
– А теперь, сын мой, поведайте мне о той, кого я наставляю на путь истинный.
– О ком, простите?
– О госпоже д'Утремер, которая побывала у вас. Что вы мне о ней скажете?
Я был весьма тронут ее несчастьями, она ведь потеряла мужа при таких трагических обстоятельствах…
По требованию Берзениуса, который, по-видимому, не знал этого, Анн рассказал обо всем, что случилось с Альенорой д'Утремер до ее приезда в Куссон. Когда он закончил, «исповедник» покачал головой.
– И это все? Она не внушила вам греховных помыслов?
Греховные помыслы… Анн вспомнил о шарфе, который не осмелился подобрать, когда выли волки… Новое открытие стало для него полнейшим потрясением. До этой минуты он даже не сознавал, что молодая женщина разбудила в нем чувственное желание, а ведь с этого все и началось! Не ради счастья вновь и вновь встречаться в гроте с Перриной отложил он их брак, а потому, что больше не любил Мельникову дочку. Та, кого он воистину любил, звалась Альенорой. И Перрина поняла это раньше его, потому-то и предпочла умереть. Ему вдруг открылось, до чего же он был слеп…
Анн ответил, побелев как полотно:
– Да, святой отец…
Голос церковника загремел:
– Несчастный! К первому преступлению ты добавил еще и похоть. Прочь с глаз моих!
– Святой отец!
– Изыди! Не получишь отпущения!
Анн умоляюще сложил руки.
– Святой отец, умоляю вас! Я на все готов, чтобы искупить свой грех.
Наступило короткое молчание, потом Берзениус, немного смягчившись, заговорил вновь:
– Единственным возможным искуплением была бы женитьба на женщине, которую вы возжелали настолько, что сделались преступником. Но захочет ли она соединиться с подобным человеком?
Анн торопливо заговорил, по-прежнему стоя на коленях:
– Захочет! Она просила об этом у моего прадеда!
– Неужели?
– Она сама сказала!
– Тогда вам очень повезло… Если вы оба согласны, я обвенчаю вас завтра утром. Разумеется, вы не имеете права коснуться супруги до окончания вашего паломничества. Вы немедля отправитесь в Святую землю, а она будет ждать вашего возвращения.
– Согласен, святой отец!
Берзениус перекрестил его.
– Ego te absolvo apeccati tuis… [5]
5
Отпускаю тебе грехи твои… (лат.) (Прим. перев.)