Дитя Всех святых. Перстень с волком
Шрифт:
Франсуа подумал о Ги де Ферьере, воспоминания о котором помогли ему найти решение. В самом деле, левши играли важную роль в его жизни! Он склонился перед правителем.
— Я хотел бы увидеться с братом.
— Он в библиотеке. Тебя туда проводят.
Встреча была радостной. Братья рассказали друг другу все, что произошло с ними за те десять месяцев, пока они не виделись. Франсуа спросил у Жана, нашел ли он книгу. Тот ответил, что нет, но ему кажется, что он уже подбирается к ней. Под конец Жан посоветовал:
— Восстанавливай
Назавтра рано утром Франсуа во главе небольшого отряда выехал из дворца. Он с трудом осознавал невероятные перемены, которые произошли в его жизни. Все в самом деле зависело от Жана. Почему так происходило, было недоступно его пониманию, да это и не так важно. Франсуа оставалось только довериться брату и не сопротивляться. Он упивался свободой, он скакал на Богине и забавлялся удивлению прохожих, не понимающих, как это вышло, что христианин командует солдатами-сарацинами.
Несколькими днями позже Франсуа обратился к Абдулу Феде за еще одной милостью. Поскольку торговец-еврей отбывал в Европу, Франсуа попросил дозволения отправить письмо родным.
Послание оказалось длинным. Франсуа подробно описывал в нем все события, произошедшие с ним со дня отъезда. Он посылал самые искренние пожелания счастья своей дочери Изабелле и Раулю де Моллену, которые должны были пожениться два года назад, и их ребенку, если таковой уже родился. Он благодарил своего сына Луи за письмо, говорил, как был тронут его благородством. Сожалел о том, что не ценил его по достоинству, когда был моложе, и подавал ему отеческое благословение.
Заканчивал Франсуа уверениями в том, что, несмотря на положение раба, жизнь его отнюдь нельзя назвать несчастной благодаря благосклонности хозяина, и объяснял, как Жан может добиться их освобождения.
Но освобождение наступило не так скоро, как можно было бы ожидать. Прошел еще год, а в положении братьев Вивре не произошло особых изменений. Франсуа, собравший тридцать молодых левшей, методично и твердо обучал их, как он умел делать. Сам он упражнялся с кривой турецкой саблей, радуясь возможности обучиться владению оружием, доселе ему не знакомым. И как всегда, довольно скоро преуспел.
Все это время Жан ежедневно играл в шахматы с правителем Хамы, ни разу не одержав над ним верх, и продолжал исследовать библиотеку.
Между этими двумя столь разными людьми установились доверительные отношения, и даже нечто вроде дружбы. Абдул Феда всячески одобрял занятия Жана и зачастую присоединялся к нему. Они могли весь день напролет читать, сидя рядом за столом и не произнося ни слова. А иногда оставляли чтение, чтобы обменяться мнениями по разным вопросам: религия, философия, музыка, женщины…
16 марта 1384 года, в средопостье, Жан, со вздохом закончив очередную сарацинскую книгу и не найдя в ней ничего для себя интересного, отправился к стеллажам в поисках очередного тома. Один из них привлек его внимание, причем не названием, но оформлением.
Книга не была переплетена в шкуру газели, как прочие. Ее твердый оклад с золотой застежкой украшала искусно обработанная эмаль, как это делали на Западе. Жан не мог не заинтересоваться книгой, похожей на ту, какую когда-то он заказал для своей крестницы Изабеллы, по которой учил ее читать и пытался привить любовь к чтению. А если здесь и заключается знак, которого он ждал так долго?
Изнутри книга оказалась столь же красива, как и снаружи. И вновь Жан подумал о книге Изабеллы. Первую страницу сверху донизу занимали изображения орнаментов в сарацинском стиле. Невозможно было описать блеск красок: красная была торжественной, зеленая — сияющей, синяя — глубокой, а золотые линии сверкали ярче, чем если бы это был настоящий металл. В оправе из этого великолепия три слова, состоящие из сарацинских букв, начертание которых так походило на рисунок, казалось, служили дополнительным орнаментом.
Жан прочел: «Омар Хайям. Рубайат», и застыл в недоумении — он ничего не понимал! Он быстро пробежал глазами несколько следующих страниц. Они были столь же великолепны, что и первая: богато украшенные, на каждой четыре короткие линии с серебряными буквами. Жан мог их прочесть, мог произнести, но смысла этих слов не понимал. Он подозвал правителя Хамы, который стоял неподалеку, изучая карту.
Абдул Феда склонился над его плечом.
— Это не наш язык, а персидский. Используются одни и те же буквы, но это разные языки, как латинский и французский.
— Ты читаешь по-персидски?
— Нет. Но Омар Хайям, автор этой книги, писал и на нашем языке.
— Кем он был?
— Говорят, это был самый крупный поэт и самый крупный ученый своего времени. Он жил около трехсот лет назад, родился и умер в Нишапуре.
Правитель открыл карту своего деда и показал довольно далекую точку на Востоке. Затем обернулся к стеллажам.
— У меня здесь есть его книги на арабском. Он изобрел особую математическую систему.
Хотя Жан и был от этой науки весьма далек, он захотел увидеть произведение. Он без труда разобрал название — «Аль-Джабр» — и тотчас погрузился в чтение.
Но дальше нескольких страниц дело не пошло. Жана начала колотить дрожь, и на лбу выступил холодный пот. Заметив это, Абдул Феда немедленно послал за врачом. Тот, сразу определив, что нынешний приступ будет сильнее предыдущих и больному угрожает смерть, предписал ему сильный наркотик, вытяжку из цветов и растений. Жан почувствовал себя лучше, но когда понял, что начинается горячка, стал метаться и позвал брата.
Франсуа пришел, снедаемый тревогой и беспокойством. Фраза, которую он расслышал, повергла его в настоящий ужас: