Див. Часть первая
Шрифт:
Во многих книгах описывались свадьбы. Иногда они представлялись как великий праздник, иногда как жалкое и грустное зрелище. Но никто ни разу не упомянул о том, какой же это труд – свадьба. Ведь выдержать два-три дня непрерывного разгула и пьянства может далеко не каждый. Для этого надо обладать недюжинным здоровьем, иметь великую силу воли. Надо суметь не сломаться, не свалиться под стол раньше времени… Дойти потом до дома! А утром стоически выдержать все последствия злоупотребления спиртным. И при этом не потерять интереса к таким мероприятиям!..
Егор пить не умел. Он, выпивая, долго расходился, но зато потом долго и отходил. Поэтому относительно здоровым человеком он почувствовал себя только на третий день. А почувствовав, к великому своему огорчению вспомнил, что брат взял с него обещание непременно прийти к нему в гости в ближайшее время. Чего только не пообещаешь спьяну! Но надо было платить по счетам.
Егор стал было придумывать причину, чтобы избежать этого визита, но вспомнил пристальный взгляд жены брата, которым она буравила всех, кто посмел отказаться от счастья лицезреть ее красоту, и стал собираться. Одеваясь, он одновременно примерял улыбки, которыми собирался одарить хозяев, но ни одна из них не казалась ему достаточно хороша для того, чтобы они поверили в искренность его чувств. Он грустно подумал, что придется воспользоваться обычной вежливой улыбкой, которая у него была на все случаи жизни и, тяжело вздохнув, вышел со двора.
Брат же встретил его такой широкой и лучезарной улыбкой, против которой Егорова гримаса казалась помойной лужей рядом с голубым озером:
– А я, признаться, думал – не придешь. Придется, говорю Марусе, его к нам на аркане тащить. Ну, заходи же, не стой в дверях.
А навстречу дорогому гостю уже спешила хозяйка с дитем на руках. Была она очень хороша собой, дородна, стройна, белолица, только чуть полновата после рождения второго ребенка. С женой Матвею на редкость повезло. Она сочетала в себе не только красоту, но и ум, цепкий бабий ум, нередко граничащий с хитростью, но от этого, пожалуй, только более ценный. Хозяйка она была, каких мало. В доме все блестело чистотой, всегда был готов вкусный обед, муж и дети были ухожены. Казалось, что ни одно достоинство, ценимое в женщине, не прошло мимо нее и ни один недостаток не испортил этих достоинств. Был у нее только один маленький грешок, даже не грешок, а грешишко – не могла она переносить, если кто-то вдруг ей не восхищался, а более всего не любила тех, кто в чем-то был ее лучше. Трудно поверить, но такие иногда встречались. С ними Маруся старалась общаться пореже, при встрече была суха и нелюбезна, и завоевать ее расположение они могли, только опустившись до самого низкого уровня. Нетрудно догадаться, что Егора она обожала. Он в ее глазах был настолько жалок, настолько не имел шанса добиться в жизни хоть чего-нибудь, что она могла снисходить к нему без всякого ущерба для своего самолюбия.
Она вынесла к нему свое шикарное тело, продуманно оформленное обтягивающей кофтой и ребенком на руках, словно богиня, сошедшая на землю лишь за тем, чтобы ощутить тепло всеобщей любви. А Егор стоял перед ней, маленький и бесправный, лепеча какую-то ахинею и судорожно пытаясь вспомнить имя ребенка.
– Ты же еще не видел своего второго племянника! – Матвей забрал у жены пищащую драгоценность. – Ну-ка, Митенька, поздоровайся с дядей Егором.
Дядя Егор, абсолютно не умеющий общаться с людьми, все же знал, что детьми, особенно новорожденными, надо безоговорочно восхищаться, поэтому начал расточать комплименты новоявленному своему родственнику, хотя, сказать по правде, тот совсем не показался ему красавцем. Был он каким-то красным, скрюченным, сморщенным, вообще мало похожим на человека и к тому же все время премерзко то ли скрипел, то ли мяукал. И когда вдосталь накушавшаяся похвал мамаша унесла его в дальние комнаты, Егор вздохнул с облегчением.
Следующим испытанием для Егора стала экскурсия по дому, двору, саду и огороду, которую не замедлил провести его брат. После затхлой конурки Егора Матвеев дом казался дворцом. Все в нем было настолько безупречно, что даже раздражало. Матвей без устали таскал брата по всем достопримечательностям своего жилища, подробно рассказывая о каждой вещи, заставлял все трогать и настоятельно просил выражать свое мнение. Бедный Егор, сначала пытавшийся вникать в матвеевы объяснения и добросовестно кивавший и восхищавшийся всем подряд, к концу экскурсии полностью потерял способность адекватно реагировать на окружающее и до смерти перепугал брата, рассмеявшись при его упоминании о смерти родителей. К счастью, вовремя появившаяся Маруся догадалась влить ему в рот рюмку хорошего домашнего «лекарства» и усадить за стол. Но после третьего стакана Егора так развезло, что пришлось уложить его в постель, несмотря на сопротивление и попытку уйти домой.
Проснулся он через два часа оттого, что ему вдруг стало трудно дышать. Открыв глаза, он обнаружил на себе своего старшего двухлетнего племянника, имя которого так же, как и имя его брата, он никак не мог вспомнить накануне. В голове его вертелись два варианта: Лёня и Лена. Теперь же дядя Егор отчетливо видел, что это именно Лёня, потому что Лена вряд ли могла бы с такой силой тянуть его за нос да еще при этом вопить басом. Вероятно, малолетний бандит поставил перед собой задачу превратить дядин нос в слоновий хобот и, скорее всего, достиг бы своей цели, если бы в дело не вмешался его отец, прибежавший на крик. Сколь же велико было горе бедного ребенка, у которого отобрали такую чудесную игрушку! Наверное, по силе оно было сопоставимо лишь с радостью его дяди, убедившегося, что его нос остался на месте и не изменился в размерах, хотя слегка распух и покраснел.
А через полчаса, сидя за столом в компании брата и попивая прекрасное домашнее вино, Егор уже смеялся при воспоминании о страшном монстре, напавшем на него во сне.
Беседы за столом тет-а-тет всегда носят душевный характер. А уж если есть бутылочка, да с тет-а-тетом этим вы близкие люди… О-о-о!
Матвей всегда болел душой за брата, очень страдал, видя его непутевость и неприкаянность, был бы рад помочь, но не знал чем. Будучи человеком неглупым, он понимал, что причина егоровой «болезни» лежит где-то очень глубоко, но как ее обнаружить, он не знал. Он не раз приглашал брата в гости, надеясь вызвать его на откровенный разговор, но тот все время отговаривался, выдумывая всевозможные причины. Однако на этот раз Матвей чувствовал, что Егор попался. Да и сам Егор, уставший от всех своих предыдущих уверток, разомлевший от вина и ослабленный недавним нападением на его нос, не больно-то сопротивлялся. Понемногу он разговорился:
– Вот почему, скажи ты мне, жизнь так несправедливо устроена? Почему одни получают все блага жизни сразу при рождении и потом всю жизнь думают только о том, какое бы удовольствие себе еще доставить, а другие прозябают в каких-то ужасных условиях и при каждой попытке выбраться из них получают только очередной удар судьбы?
Матвей посмотрел на брата с сочувствием, в его словах слышалась настоящая боль. Но разделить его пессимизм он никак не мог:
– Ну, конечно, если сидеть сложа руки и только тем и заниматься, что жалеть себя…
– Да не об этом я! – Егор с досадой отмахнулся. – Я же не говорю, что не надо работать. Вот ты много работаешь, и хорошо. И молодец! Но разве только от тебя зависит то, что ты так преуспел?! Разве нет других людей, которые так же работают, да даже еще больше! А живут впроголодь.
– Ну и что ты хочешь сказать? Что дом построил не я, а волшебник, который из любви ко мне закрывает меня своей дланью от невзгод? Да знаешь ли ты, сколько ночей я не спал? Как я работал без отдыха, еле успевая перекусить? Да все же это на нас не с неба свалилось, не в один день же это появилось!!
– Да не про то я, не про то! Опять ты меня не слышишь! Ты молодец, что трудишься. Я восхищаюсь тобой. Но я не об этом! Вот представь, если бы ты вдруг заболел, не дай Бог, или если пожар, ну или еще какая пакость. Ведь это же не от тебя зависит. Тут трудись – не трудись, все бесполезно.
– А это, брат, уже богохульство. Бог дал – Бог взял. Не нам его судить. Захочет наградить – наградит, задумает наказать – накажет, если есть за что.
– Хорошо, Бог. А тогда скажи, за что Бог наказал Агату, мать Натахи? За что наслал болезнь на ее мужа? Видел ты за ней какие-нибудь грехи? Она же работала не покладая рук. Только-только детишки стали подрастать, только стали из нужды выходить. Ан, пожалуйста! Теперь скорняк помрет – они все по миру пойдут: и Агата, и Натаха, и дети малые. Дети-то за что?