Диверсионная война
Шрифт:
Впервые он видел в относительной близи лицо капитана Бурковского – маловыразительное, но неприятное, с маленькими колючими глазками. Он мог бы разбить окно, ударить из автомата, и достаточно шансов, что от этого упыря останется совсем немного…
– Командир, ты это видишь? – хрипло сообщил в рацию Баранович. – Он держал в соседнем доме тот же сектор. – Как по башке дали…
– Ага, рессорой от трактора «Беларусь»…
Он отдавал приказы: всем на западную окраину, но без шума, не светиться, банда здесь, пусть войдет в деревню, тут мы ее и обложим! В нем бились смертным боем две сущности: открыть огонь немедленно, у Барановича РПК. Перебить хотя бы половину. Или запустить их в деревню и спокойно уничтожить перекрестным огнем. А диверсанты уже ползли к плетню. Чего ползут-то? Они же, типа, ополченцы! Было что-то нелогичное в их действиях. Бурковский оставался за мотоциклом. Нет, рискованно открывать огонь, слишком много укрытий – природных и рукотворных. И от кустов они удалились всего лишь на тридцать метров – хлынут обратно, поминай как звали…
Долбаный спецназ – он так и не выучил своих людей искусству быть невидимыми! Насторожился залегший за плетнем диверсант с рябой физиономией – он уже собрался перемахнуть через плетень, да что-то помешало. Лицо исказилось – кого-то увидел. Он приподнялся на колено, выпустил длинную очередь – и покатился в заросли бурьяна. И все пришло в лихорадочное движение. Диверсанты откатывались, как на учениях, ухитряясь отстреливаться. Катились клубки тел, словно шары перекати-поля, падали в ямы, ныряли в заросли. Спецназ еще не подоспел, стреляли только диверсанты. Дьявол! Какое-то оцепенение сразило капитана Холодова. Он прирос к окну, зачарованный представшей картиной. Капитан Бурковский продолжал сидеть за своим мотоциклом, угрюмо наблюдал за происходящим. И вдруг резко вскинул голову, уперся взглядом в чердачное окно. Глеб заскрежетал зубами. Бурковский смотрел ему в глаза. Смотрел пристально, сверлящим недобрым взглядом – он словно бы заранее знал, что капитан Холодов находится на этом клятом чердаке! Бред, конечно, но Бурковский его точно видел. И губы его поползли в чреватую угрюмую усмешку, переходящую в язвительную улыбку. При этом он не моргал, пристально смотрел в глаза офицеру спецназа…
А дальше словно оба одновременно вышли из ступора! Глеб, рыча от злости, выбил ногой чердачное окно. Брызнули стекла, посыпались вниз, и в тот момент, когда затрясся в руках автомат, изрыгая порции свинца, Бурковского уже не было за мотоциклом! Покатилось перекати-поле! Он ухнул в лес, затряслись кусты и встали, как были. В этом момент запоздавшие ополченцы и стали выбегать на околицу. Хорошо хоть хватило ума не бросаться в штыковую, не преследовать противника. Бойцы залегали на захламленном дворе, перебегали под прикрытием товарищей. Глеб ругнулся самым что ни на есть непечатным образом – как же трудно сдержать свое слово! – Загремел по лестнице…
Неужели снова ничья? Он распластался посреди двора за грудой досок и перевернутыми бочками, пополз вперед, виляя между заброшенными грядками. Парни двигались за ним, ведя плотный огонь по лесу. Пули кромсали кустарник, расщепляли кору деревьев. Из леса прозвучало несколько рваных очередей, потом все стихло. Спецназ остановился, не дойдя до леса метров тридцати. Приподнялся Подвойский, злобно погрозил кулаком лесу.
– Подтерлись, суки?! – проорал он. – Землицы нашей захотелось? А дерьма на лопате не хотите?!
– Подвойский, лечь! – гаркнул Глеб. – Совсем спятил?!
– Вот же лезут твари, ничто их не остановит, – бурчал, грызя травинку, Гоша Василенко. – Им что тут – безвизовый портал в Европу?
– Командир, пошли, догоним! – горячился Гриша Косарь. – Упустим же тварей, вот они, здесь! Гранатами забросаем, в лес войдем… Пошли, командир, это единственный шанс!
– Единственной бывает только жизнь! – отрезал Глеб. – Отставить! Никто к лесу не идет! Разучились думать, товарищи бойцы?! А ну, признавайтесь, кто первым выдал себя? У кого нетерпения в заднице играло?
– Обижаешь, командир, мы же не первый раз замужем, – ворчал Баталов. – Мы их даже не видели, когда стрелять начали. Ума не приложу, как они нас заметили…
Пора, давно пора включать голову. Почему всегда некогда? Он разорялся, срывал голос: всем в деревню, не вставать, залечь во дворах, держать оборону!
– Баталов, живо в мастерские, отыскать Шевченко, пусть дает клич: всем жителям покинуть деревню! Немедленно! Спецназ не может до бесконечности охранять их мирную жизнь, у спецназа своих забот хватает!
Потом он дозванивался до Северодона, кричал, чтобы прислали грузовики для перевозки людей, требовал подкрепления для прочесывания леса. А в голове засела эта клятая улыбка капитана Бурковского, и никакими клещами невозможно было ее оттуда вытянуть…
Глава 10
Его трясло от злости, когда он ногой распахнул дверь казармы. Холодов должен был обуять эту «неправильную» злость, настроиться на нужную волну. Он не поехал к Насте (впрочем, позвонил, сообщил, что жив), он валялся на жесткой казенной койке и приводил в порядок мысли. Из района Бродов поступала информация: жители эвакуированы в глубь территории, контролируемой ополчением. Прибывшая рота территориальной обороны прочесала лес вплоть до болота, но никого не нашла (в чем не было ровным счетом ничего удивительного). «Утро вечера мудренее», – в итоге решил Холодов и провалился в сон. Рядом спали его товарищи, но он ничего не слышал. Рассвет еще только заглядывал в окна общежития шарикоподшипникового завода, а телефон уже разрывался.
– Не слышу доклада, Холодов, – поскрипывал начальник разведки Литвинец. – Кому-то важнее поспать, нежели отчитаться о проделанной работе?
– В общем, да, Захар Георгиевич, сон всегда важнее всего, – с хрипом отозвался Глеб. – Виноват, товарищ майор, разве вам не доложили? Опять могу похвастаться лишь тем, что сохранил своих людей.
– Для чего-то более важного, – ухмыльнулся Литвинец. – Имеешь сообщить что-нибудь особое?
– Надеюсь, вы не в претензии, что я не повел своих людей под пули? Это было бы глупо – они бы положили нас всех.
– Не в претензии, – проворчал Литвинец. – Надеюсь, твои ребята еще пригодятся живыми. Храбрость не в том, чтобы тупо умереть.
– Спасибо хоть на этом, Захар Георгиевич. Информатор оказался прав. Диверсанты Бурковского в форме наших ребят целенаправленно шли на Броды. Поповский и Басардин изолированы, поэтому сообщить о наших планах силовикам было некому. Они не знали, что нарвутся на засаду. И все же произошла досадная оплошность: нам не удалось их подловить, они ушли без потерь. Диверсанты оказались глазастыми и чутье имели отменное. Они знали тропу через болото – по ней пришли, по ней и удалились, решив не вступать с нами в бой.
– Сколько рыл вы насчитали?
– Девять, Захар Георгиевич. С Бурковским.
– И у тебя, хм, девять. С тобой, капитан Холодов…
– Да, Захар Георгиевич, мне тоже это совпадение показалось забавным. Как там наши подопечные?
– Сидят, – неопределенно хмыкнул Литвинец. – Жизнь за решеткой не сало. Вечером их допрашивали. Клянутся, что ни в чем не виновны, что служат верой и правдой, сильно оскорблены таким незаслуженным к себе отношением…
– Один из них точно оскорблен, поскольку служил верой и правдой, – улыбнулся Глеб. – Имеется предложение, Захар Георгиевич. Так мы ничего не докажем и не узнаем. Пытать наших офицеров как-то неловко, а пресловутая сыворотка правды – это то, чего у нас нет и никогда не будет. Идея такова: отпустить парней на все четыре, и пусть служат.