Диверсия не состоялась
Шрифт:
– А я вот сейчас пойду и всыплю им, чтоб знали наших.
– И Толя Парфенов швырнул открытку на подоконник.
Федотов схватил Толю за ухо и потянул в угол. В комнату вошел Шварц. Поправив на новом мундире железный крест, обер-лейтенант произнес речь:
– Только сейчас ребята из «Гитлерюгенда» подарили вам открытки с изображением непобедимого немецкого танка «Тигр». Для вас это событие должно быть особенно приятным еще и потому, что наши ребята готовы умереть за Великую Германию, хотя им, как и вам, не более четырнадцати лет. Теперь, когда вы вступили на
Когда на другой день я проснулся, в комнате было уже светло. В коридоре слышался веселый смех. Из репродуктора, прибитого к косяку оконца, раздавались звуки незнакомой маршевой песни.
Во дворе затрубил горн. Иван посмотрел в окно.
– Вот они, гитлерюгенд, смотрите!
Рубашки, штаны и ботинки - все коричневое. А на поясах кинжалы. Настоящие, наверное.
Кто-то из этого коричневого строя показал нам кулак.
– Иди, иди сюда!
– расхрабрился Ваня.
– Я из тебя враз котлету сделаю.
Мы кривлялись у окна, строили рожи, показывали языки до тех пор, пока за нашими спинами не раздался грозный окрик:
– Кто разрешил вставать без сигнала?
Федотов быстро подошел к окну и, опустив светомаскировку, велел нам одеваться.
В комнате появился Шварц:
– Не проспали? Молодцы! Ровно через час мы должны быть на стадионе.
…Еще издали я заметил ревущие колонны солдат, а над ними разноцветные флаги со свастикой. Солдаты и флаги плыли по дороге к огромной зеленой чаше. Мы шли за ними вслед.
На холме Федотов остановил наш строй.
– Располагайтесь вот здесь, под деревьями.
– И отошел, пообещав скоро вернуться.
С холма нам хорошо было видно, как под неистовый гром барабанов, прижав к груди автоматы и сотрясая землю топотом кованых сапог, маршировали эсэсовцы, а следом за ними шли мальчишки из «Гитлерюгенда». Блестели на солнце штандарты, победно ревели медные трубы. И вдруг все стихло. В центре зеленого поля на трибуну забрался какой-то человек. Он стал что-то выкрикивать. И тысячи гитлеровских глоток повторяли за ним каждое слово.
– Смотрите! Фрицы клятву дают!
– прошептал Женя.
– Наверное, клянутся быть верными своему Гитлеру.
Ваня Селиверстов вполголоса сказал:
– Давайте и мы дадим клятву! Свою, пионерскую! Чтоб никто из нас не помогал фашистам, а при случае бился бы с ними насмерть.
Сказал он это так, будто мы находились не в самом центре Германии, а где-нибудь в пионерском лагере, у себя дома.
Петя Фролов достал из-за пазухи маленький мешочек, который сшил из носового платка в поезде, и высыпал на ладонь землю:
– Смоленская!
К Пете потянулись руки мальчишек. Каждый просил отсыпать земли. Но Петя сказал:
– Она наша, общая. Давайте поклянемся держаться друг друга до последнего, и если доведется вернуться домой, то чтобы всем вместе!
Ваня накрыл своей
– Провалиться мне на этом месте, если я буду помогать фрицам. Пусть только дадут мне автомат или гранату, уж я покажу им, гадам!… Буду биться с ними насмерть.
Мы, до крайности возбужденные, шепотом повторяли за Ваней слова клятвы, может быть, и неумело составленной, но идущей от самого сердца. Петя каждому насыпал на ладонь по крошечной щепотке земли, и мы, как бы скрепляя нашу клятву, проглатывали эту землю.
Сами того не замечая, мы вдруг переступили Невидимую черту, позади которой осталось украденное фашистами детство. Каждый теперь понимал: надо делать так, чтобы и здесь, в глубоком тылу врага, помогать своим.
Витя Корольков восторженно сказал:
– Теперь мы - настоящие бойцы. Как на фронте.
Мы кружком расселись вокруг дерева и продолжали наблюдать за ревущей толпой на стадионе. Крики то утихали, то угрожающе надвигались на нас, порою переходя в дикий вопль. Вместе со всеми кричали Шварц и Федотов, сидевшие на скамейках неподалеку от нас.
Вскоре трибуна на стадионе куда-то исчезла. На зеленом поле с кольцами и лентами в руках появились девочки в черных юбках, белых кофточках и черных галстуках на груди. Потом высыпали сотни солдат, и на поле распласталась живая свастика, а над ней на огромных шестах-рогульках поднялся в небо портрет Гитлера, написанный на холсте. На ветру у фюрера, казалось, шевелились и топорщились черные усики, а сам он, выпучив глаза, сердито уставился на нас. Вот-вот крикнет: «О чем это вы шептались? Ну, отвечайте!»
– Зиг хайль! Зиг хайль!
– остервенело вопили фрицы. Крики на стадионе не утихали, то переходили в суматошный, дикий вой.
Ветер трепал и раскачивал портрет. Гитлер морщил лоб и упрямо смотрел в нашу сторону.
– Повис, гад, как змей, и таращит глазища, - произнес кто-то из ребят со злостью.
– Пусть висит. Скоро на самом деле повесят. И тем, кто больше всех дерет глотку, не поздоровится, - вполголоса сказал Ваня.
Заиграли медные трубы. Свастика зашевелилась, распадаясь на мелкие кусочки. Портрет медленно опустился на землю. Эсэсовцы тут же подхватили его и потащили под арку. Шварц и Федотов поднялись и направились в нашу сторону. Въедливые глаза обер-лейтенанта улыбались.
– Понравилось?
– спросил он.
– Очень!
– дружно ответили мы.
Глава пятая
У стадиона нас посадили в автобус, и часа два мы ехали по бетонированному шоссе. К нему с обеих сторон подступали мрачные, покрытые хвойным лесом холмы, которые загораживали небо и солнце. Когда холмы убегали назад, открывались поля с волнующейся рожью и стоящие в зелени садов аккуратные беленькие домики с красными островерхими крышами.
Вот впереди показалось какое-то селение - с десяток домиков, расставленных словно детские кубики, по обе стороны шоссе. У одного из домиков - он был больше других, и над его крыльцом красовалась яркая вывеска - автобус остановился.