Диво
Шрифт:
– А теперь вставай.
– Так вот же и не встану!
– в отчаянии заревел Какора.
– Лежи, ежели хочешь!
– И буду лежать, пока трава сквозь меня прорастет.
– Лежи.
– А ты в аду гореть будешь за то, что душу христианскую погубил.
– Бесовская у тебя душа, - сказал Сивоок и, не оглядываясь, начал спускаться с вала к Ягоде, которая уже обеспокоенно посматривала вверх.
Какора еще немного полежал, потом встал, почесываясь и сквозь зубы проклиная своего спутника, побрел следом за непослушным отроком.
Ягода
– Глупый купец: боялся наткнуться на меч, когда будет спускаться, вот и отдал его мне...
– У него такое брюхо, что и наткнуться может!
– засмеялась Ягода.
– Завтра трогаемся, - неизвестно для чего болтнул Сивоок.
Ягода молчала.
– На рассвете, - добавил он еще.
Ягода молчала.
– Потому как далеко до Киева.
Ягода не промолвила ничего.
– А дорога тяжелая.
– Ну и поезжай себе, чего разговорился, - небрежно сказала она изменившимся голосом.
– Переночуем и - айда, - словами Какоры сказал Сивоок.
– Ночуйте, - уже и вовсе холодно промолвила Ягода.
– Поставьте шалаш на торжище да и спите. Тепло.
Тут к ним подоспел запыхавшийся Какора; он еще издалека махал руками, угрожал кулаками Сивооку, но хлопец не дал ему разбушеваться - протянул навстречу меч, рукояткой вперед, так что купец даже попятился от удивления.
– Не боишься?
– вопросительно прохрипел он.
– Отчего бы должен бояться?
– Ну-ну, - вздохнул Какора. Но как только засунул меч в ножны, сразу же ожил и загорланил: - Гей-гоп! Теплу жону обойму!
Раздвинув руки для объятий, Какора неуклюже пошел на Ягоду, она вывернулась, бросилась бежать.
– Пошли теперь к Звениславе!
– крикнула гостям.
– Велела, чтобы привела вас к ней!
– В конце концов, купец должен быть купцом, а женщина - женщиной, пробормотал Какора, потом увидел Сивоока и добавил: - А молокосос молокососом.
...У Звениславы не двор, а цветник. Ничего, кроме цветов. Краски возможные и невозможные. Тут были цветы даже черные, не было лишь зеленых, да и то, видимо, из-за того, что хватало зеленых листьев. И хата у Звениславы тоже была вся в ярких цветах, снаружи и изнутри; и так напомнило все это Сивооку деда Родима, что ему даже захотелось спросить у старухи не знала ли она случайно Родима, но вовремя спохватился.
– Любо мне среди этого, - провел он рукой, и старуха улыбнулась, потому что редко ей встречались такие чуткие к красоте души.
– Красивый город, - добавил Какора, - но люд вельми странный.
– Почему же?
– спросила Звенислава, приглашая гостей садиться за стол, за которым уже были яства и густые напитки в глиняных, радужной расцветки жбанах.
– А не меняют ничего!
– Видно, не хотят.
– Почему же не хотят?
– Потому как не верят.
– Купец - гость. Ему всюду верят.
– Да только не у нас. Тут доверчивых не осталось. Все ушли и не вернулись.
Второй раз слышал это Сивоок и никак не мог понять, что бы ато означало.
– Бог вам нужен новый, - степенно произнес Какора, - христианский бог все сердца склоняет в доверии.
– У нас есть свои боги. От предков достались нам боги, других не желаем.
– Христианского бога славит весь мир, - посасывая вкусный напиток, посланный, право же, не христианским богом, разглагольствовал Какора, - эхо проносится между морями и лесами. А вы сидите в своем городе и - ни с места.
– А что нам?
– Богатство новое добыли бы.
– Нам своего хватит.
– Серебра-золота, дорогих паволок, сосудов.
– Все у нас есть: леса и воды, золото и серебро, хлеб и мясо, рыба и мед, воздух здоровый, земля щедрая, лес, дающий мед, воды прозрачные, жены красивые, мужи умелые, кони быстрые, коровы молочные, овцы с мягкой шерстью. Чего нам еще?
– Ну, "чего", - пережевывая копченого угря, сказал Какора, - человек должен быть человеком, как купец купцом.
– Вот и оставайся, а мы тоже останемся сами собой.
– Звенислава кивала прислугам, одетым в длинные белые сорочки, чтобы подкладывали гостям, подливали им, сама же не прикоснулась ни к еде, ни к напиткам. На Ягоду, прошмыгнувшую через комнату, взглянула так сурово, что та исчезла мигом.
– У христианского бога храмы вельми красны, - не в лад выпалил Сивоок, у которого глаза разгорелись от красок, и, наверное, впервые в жизни ему самому захотелось поколдовать с красками и сотворить что-то небывалое, невиданное доселе.
– Не знаю, какие храмы, потому что и наших богов жилье не хуже, спокойно сказала Звенислава, - а только ведаю, что тому богу первой поклонилась бабка нынешнего князя Киевского, а жена была коварной и неправой. Ибо когда пришли к ней послы нашей Древлянской земли да спросили, не пойдет ли она за князя нашего Мала, то не отказала она честно, а осыпала их хитростями, - дескать, люба мне ваша речь, мужа моего мне уже не воскресить, но хочу вас завтра перед людьми своими угостить, а сегодня возвращайтесь в лодью свою, и лягте в лодье, и величайтесь, а когда утром пошлю за вами, то скажите: "Не поедем ни на конях, ни на возах, ни пешими не пойдем, несите нас в лодье". И так и случилось, и понесли их в лодье во двор к княгине и бросили вместе с лодьей в глубокую яму, вырытую по велению княгини. А она еще и пришла да наклонилась над ямой и спросила: "Хороша ли вам честь?" А потом велела сжечь древлянских послов и засыпать землей.