Длиннее века, короче дня
Шрифт:
Получается, что она в свою взрослую женскую жизнь ступила с детской уверенностью в том, что ее всегда на руках будут носить, молиться на нее. Может, так бывает у многих, а может, у них действительно все было иначе, чем у других. Короче, она не вынесла перемен. От каждого грубого слова в Люде все сжималось в молчаливой обороне и протесте. И она переставала узнавать в нем своего единственного желанного мужчину. Это проходило, потом возвращалось с новой силой… Когда он ее ударил в первый раз, ей показалось, что они оба этого не сумеют пережить, просто погибнут. Это повторялось, и не раз… Ясно стало, что они от этого не погибают, но и в счастье не купаются. Она поняла, что ничего до конца не прощает, носит в душе ожесточение, которое имеет свойство накапливаться. И вот –
Ну вот и будильник. Люда с облегчением поднялась, отправилась в ванную, долго стояла под душем, потом вошла на кухню. Завтрак всегда готовил Леша. Как всегда, уютно пахло кофе и тостами. Люда улыбнулась, собралась что-то сказать, но посмотрела в его потемневшие от переживаний или гнева глаза и передумала. За завтраком они перебросились от силы несколькими словами, молча одевались, молча вышли из дома, сели в машину, доехали до ее редакции. Выходя, она не поцеловала его в щеку, просто кивнула. Она не смогла! Его обида только усиливала ее протест. Ясно одно: это нужно как-то решить самой. С ним – невозможно.
Алексей сильно сжал зубы, когда Люда скрылась за дверью редакции. Она даже не оглянулась. Он понимал, что она болезненно реагирует на каждый его недобрый взгляд, уходит в глухую обиду после резкого слова. А уж если он руку поднимет… Ну, нельзя этого делать, разумеется. Но разве все делают только то, что можно? Он – живой человек. Когда Люда выходила за него замуж, она знала, что он вспыльчивый, ревнивый, не самый веселый, совсем не компанейский. Она же его так любила. А теперь он каждую минуту боится услышать: «Я тебя не люблю». Или вообще: «Ты мне противен!» И что тогда ему делать? Убить ее? Убить себя? Бежать из дома, куда-то уехать, чтоб его никто и никогда не нашел? Но у них есть Аня… Алексей по утрам часто заплетает ей косички. Он всегда помнит запах ее легких волос, он, наверное, может точно сказать, сколько веснушек у нее на носу, он так радуется, когда она бежит ему навстречу. Он постоянно ее жалеет, боится, что другие дети могут ее обидеть: она совсем инфантильная, наивная, доверчивая… Другие дети. Собственные родители могут ее обидеть гораздо серьезнее! Если у них с Людмилой все рухнет, что будет с Аней? Алексей почувствовал приступ ярости. Люда – взрослая женщина, она обязана беречь семью, дорожить тем, что есть. Да, она вышла замуж за человека с тяжелым характером, совсем не богатого, что в принципе не способствует улучшению нрава. Но он любит ее! Ему больше никто не нужен. Над ним посмеиваются сослуживцы. Он никогда не остается на стихийные застолья, не ходит на корпоративы. Он даже в командировках сидит по вечерам в номере один, зная, что его женатые коллеги в это время развлекаются не по-детски. Почему она этого не ценит, черт побери! Вот уж точно: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…» Может, ему вообще по бабам пойти… Алексей вздохнул. Это даже ей назло не получится. Он страшно щепетилен и брезглив. Чужая женщина? Нет, исключено.
Он подъехал к своему офису, припарковался, вышел из машины, и тут к нему подошел шеф и его бывший сокурсник Виктор.
– Леша, привет. Слушай, выручи. Надо в налоговую с документами поехать, а бухгалтер заболела, замещает ее девчонка, ну, так сидит, пока просто место занимает. Я ее на работу взял два дня назад. Еще не въехала ни во что. Съездишь с ней? Вон она идет. Уже с мороженым, я балдею, честное слово. Брал сотрудницу с модельной внешностью, получил ясельную группу между горшком и мороженым. Катя! Двигайся быстрее. Алексей тебя отвезет. Да глотай ты этот пломбир несчастный, ты ж все документы изгваздаешь.
Алексей посмотрел на девушку, которая приближалась к ним ровно в том же темпе, что и до окрика шефа. Она небрежно, легко и уверенно переставляла свои длинные, безупречной формы ноги, которым ничто не мешало: ни юбка, чуть прикрывающая бедра, ни босоножки на очень тонкой и высокой шпильке. Она такой же походкой наверняка шла бы по песку босиком. Как это у них получается?..
– Здрасте, – сказала ему Катя и облизнула пальцы. Мороженое она проглотила, как было велено.
– Привет. Поехали? Документы в этом мешке, что ли? – Алексей кивнул на большую холщовую сумку, висевшую у Кати через плечо.
– Ага. Мне куда садиться?
– Хочешь – со мной. Хочешь выспаться по дороге – устраивайся на заднем сиденье.
– Леша, – серьезно сказал Виктор. – Ты ей спать не предлагай, есть тоже. Она на все согласится. Вы дело едете делать.
– Ясно. Катя, прошу вперед. Все будет в порядке, не беспокойся, Витя.
Они выехали со двора, Катя достала косметичку, попудрилась, провела помадой по губам и заявила:
– Я умираю от него. Ну, какой зануда. Не ешь, не пей, не спи. Зайдет к нам в бухгалтерию, смотрит на меня так, как будто я сейчас спички достану и вашу прекрасную контору подожгу. Псих. Причем пятый. Я уже в пятую контору устраиваюсь.
– Сама уходишь или выгоняют?
– Ну, как сказать, – Катя мило улыбнулась. – Взаимно.
Алексей с любопытством взглянул на ее круглое, простенькое лицо с неправильными чертами, оно сияло юностью. Наверное, Алексею в его пасмурном настроении именно это было нужно. Солнечный лучик, который слегка согреет его и спрячется.
Они приехали на место, Алексей поставил Катю в очередь, сам пошел искать знакомого инспектора. Очередь обошли, с делами он управился быстро. Вышел, Катя ждала его во дворе. Он взглянул на нее и произнес неожиданно для себя, но совершенно уверенный в том, что поступает правильно.
– Слушай, я могу позвонить Вите, что мы застряли на целый день.
– И чего? – уставилась на него Катя.
– Купим вина, еды, мороженого и поедем ко мне на дачу, хочешь?
– Конечно, – без ужимок согласилась Катя.
Людмила раскладывала на столе папки с рукописями, письма, взяла и положила верстку страницы. Создавала видимость работы. Она ни о чем не могла думать. У нее дрожали руки. Это появилось совсем недавно. Опять непонятная тревога водила ее по кругу: что да почему, отчего и как… Дело было не в бессонной ночи, не в напряженном утре, а в холодном расставании. Люда не смогла поцеловать мужа, и теперь ей было страшно: что он надумает за день. Это точно будет против нее. Против них с Аней. Она, наверное, сходит с ума, но физическое отвращение к мужу в это утро превратилось в страх. Как-то бестолково пролетела первая половина рабочего дня. Почти все пошли обедать в столовую. В комнате остались Люда и секретарша Таня, которая со скоростью строчащего пулемета набивала в Ворде текст. Люда подошла к ней, встала рядом.
– Таня, а ты что делаешь?
– Перепечатку даем. Длинный бред сивой кобылы.
– Так срочно, что даже некогда поесть?
– Да Димыч приказал.
Димычем в редакции называли ответственного секретаря – Дмитрия Орлова.
– Давай чайник включу, кофе попьем, у меня печенье есть.
– Давай, – обрадовалась Таня и похлопала своими длиннющими ресницами, которые, к изумлению коллектива, оказались не приклеенными, а настоящими.
Когда Люда заварила кофе, выложила в вазочку печенье, Таня уже занималась своим главным делом. Густо красила ресницы, потом долго их расчесывала какой-то ненормально широкой зубной щеткой.
– Все хочу у тебя спросить, – Люда глотнула кофе, и ей вроде стало легче. – А ты почему нормальными щеточками и расческами для ресниц не пользуешься?
– Так это смотря для каких ресниц, – объяснила Таня. – Для обычных, да. А у меня видишь…
– А для чего такая зубная щетка? Ну, первоначально. Человеку в рот она не влезет.
– Не знаю. Достала.
«Достала» – это было самое любимое Танино слово. Она его произносила с придыханием. Людмила задумчиво окинула взглядом ее лицо, фигуру. Лицо можно назвать красивым: гладкая кожа, вздернутый носик, пухлые губы. Но весила Таня, наверное, далеко за сто килограммов. Постоянно занималась этим вопросом, только есть меньше не считала нужным.