Для диких животных места нет
Шрифт:
Итак, я поехал в Киншасу. И пошел, конечно, в зоопарк. К великому своему удивлению, я увидел там одного очень старого знакомого: южноамериканского тапира Никко, родившегося 1 сентября 1958 года во Франкфуртском зоопарке и полгода спустя посланного сюда в качестве подарка. Несмотря на свой преклонный для тапира возраст, он выглядел весьма бодрым и моложавым. Я с удовлетворением заметил, что зоопарк содержится в чистоте, животные ухожены. Но за последние годы здесь явно ничего нового не построено, потому что президент задумал создать за городом, на берегу реки Конго, новый зоопарк, причем огромный, с территорией примерно около двух тысяч гектаров.
Затем я в большом пассажирском самолете четыре часа подряд летел
Пожалуй, на одномоторном самолетике я не согласился бы сейчас проделать тот же путь. Опыт уже показал, что если такой самолет совершает вынужденную посадку, то потом его практически уже невозможно отыскать: кроны деревьев смыкаются над ним, и сверху совершенно невозможно определить место, куда самолет сел. А расстояния здесь такие, что если кому-то и посчастливится при подобных обстоятельствах остаться живым, то выбраться пешком из леса ему все равно не удастся: во многих его местах еще ни разу не ступала нога белого человека, да и не только белого: их вообще еще ни один человек не посещал.
Кисангани, где я пересаживался на другой пассажирский самолет, во многом утерял свое прежнее значение. Так, здесь нет теперь никаких международных авиалиний. А большой комфортабельный отель «Сабена», расположенный рядом с аэродромом, за отсутствием постояльцев превращен в один из корпусов университета. В остальном лее здесь за последние полтора десятка лет мало что изменилось — все показалось мне таким же, каким было прежде.
Я лечу дальше — в Исоро (бывший Сан-Паули), где меня должен встречать бельгийский пилот Алайн Жамар на маленьком четырехместном самолете фирмы «Цессна». Я очень хочу с ним познакомиться, поскольку три месяца назад мне пришлось много и настойчиво о нем хлопотать. И несмотря на дальнее расстояние, нас разделявшее, мои хлопоты увенчались успехом.
А дело обстояло так. 28 января этого года Алайн Жамар должен был переправить свой самолет в Восточную Африку, в Найроби, для техосмотра. Лететь ему нужно было через Уганду. Но в Уганде как раз незадолго до этого произошел новый переворот. Ничего не подозревавший об этом пилот Жамар совершил промежуточную посадку на аэродроме Энтеббе близ столицы Уганды — Кампалы и был немедленно арестован по подозрению в шпионаже. Он потом рассказывал мне, что его сразу же обрядили в арестантскую одежду и бросили в тюрьму, где он был вынужден питаться кашей из маниока и пить грязную воду. В результате Жамар заразился каким-то кишечным заболеванием и в довершение целую неделю пролежал с тяжелым приступом малярии, так и не добившись врача или хотя бы таблеток. Когда его водили по коридорам и где-либо открывалась дверь, он каждый раз обязан был садиться на корточки, а голову прятать между коленями. В камере он находился обычно еще с тремя другими заключенными, но все время с разными — они периодически менялись.
За все это время, в течение нескольких недель, Жамар видел только одного белого. Это был англичанин, который, однако, не удосужился никуда заявить, что в угандийской тюрьме сидит европеец. И только один греческий пилот, которого выпустили несколько раньше, оповестил об этом мировую общественность.
Я как раз находился в Восточной Африке, где и получил подряд несколько тревожных телеграмм из Заира с просьбой постараться помочь попавшему в беду бельгийскому пилоту. К счастью, я был знаком с одним из новых министров Уганды, профессором зоологии Банаге из университета Макерере. Я начал бомбардировать угандийское правительство и посольство телеграммами, и 27 февраля Жамара действительно выпустили. Он полетел на своем самолетике в Найроби и вернулся затем назад в Заир.
А теперь я увидел его собственными глазами — этого несчастного страдальца Жамара! Ему 34 года, но можно дать от силы 25, и он за это время хорошо отдохнул и оправился от своего потрясения, Я сажусь вместе с ним в его самолетик, и мы летим на самый север страны, к знаменитой станции по приручению слонов Гангала-на-Бодио. Она находится совсем недалеко от границы с Суданом.
В Европе до меня доходили слухи, что в 1965 году станция по приручению слонов и лагерь по отлову окапи были полностью разрушены. Их больше не существует. Какова же была моя радость, когда я, приземлившись на новом местном «аэродроме» — аккуратной взлетной площадке, сразу же понял, что это неправда. Все строения были целы.
Более того, к ним прибавилась еще и маленькая гостиница. Когда я неуклюже вылез из «Цессны» (у меня затекли ноги от долгого сидения), то, к большому своему удивлению, обнаружил, что меня встречают со всеми что ни на есть почестями: корнаки и обходчики парка выстроились по-военному возле взлетной полосы под государственным флагом, духовой оркестр играет на рожковых инструментах, школьники поют, и воздвигнуто нечто вроде триумфальной арки из пальм и цветов…
Я был поражен! Я был вынужден принимать парад и держать ответную речь, притом по-французски, как и во все последующие несколько недель. А мой французский за последние десять лет сильно «заржавел» за ненадобностью!
Затем появилось одиннадцать рабочих слонов. Они шли ровным строем с корнаками на спине. Мне опять, как прежде, было непривычно видеть, что сидят погонщики на самой вершине спины слона, а не на его шее, свесив ноги по обе стороны за ушами, как это принято в Индии. Такая манера езды на слонах, которую я наблюдал в Ассаме, где мне не так давно пришлось побывать, кажется мне значительно удобнее и устойчивее. Тем не менее, когда я здесь несколько позже задумал покататься на слоне, мне пришлось сесть «по-африкански», то есть залезть на самую верхотуру спины и держаться за веревку, опоясанную вокруг туловища животного.
Все люди, работающие на станции, принадлежат к племени азанде. Сразу же после обеда при ярком солнечном освещении молодежь стала демонстрировать нам народные танцы. Комендант станции объяснил мне, что ему пришлось уговорить их облачиться для этой цели в традиционные одежды племени, изготовить необходимые музыкальные инструменты и танцевать, как это принято по старинным обычаям. Мы заметили, как капрал, не говоря ни слова, подошел к молодым девицам и снял с них бюстгальтеры…
Ритмичные звуки, угловатые, дергающиеся движения показались мне удивительно знакомыми — и отнюдь не по африканским воспоминаниям. Это ведь те самые буги-вуги или твисты, которые теперь танцует весь мир! Вокруг стоят молодые женщины в длинных платьях и цветных накидках, которые сейчас модны в Африке. На руках они держат детишек, но колени у них так и подрагивают в такт музыке. Под вечер они уже все танцуют — начинаются настоящие народные гулянья.
А я сижу и беседую за кружкой пива с молодыми людьми из племени азанде. Они поражены, даже просто поверить не могут, что во Франкфурте, да и во всем мире вообще, переняли африканские танцевальные движения, а также ритмичную джазоподобную музыку африканского происхождения.
— Африканские танцы завоевали весь мир! — сказал я им.
Лошади здесь, как и в большинстве других областей Африки, жить не могут — погибают от болезни нагана. Тем не менее на станции прежде всегда держали нескольких верховых лошадей, необходимых при отлове диких слонов. Для того чтобы сохранить жизнь этим лошадям, им постоянно делали соответствующие инъекции. И хотя во время гражданской войны здесь наверняка не было необходимых для этой цели лекарств, я все же, к полнейшему своему удивлению, заметил двух лошадей, причем объезженных и в весьма хорошем состоянии. Как я узнал, это были потомки здешних верховых лошадей.