Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
— Боброк далече?
— Тут я, княже! — послышался голос Боброка. Он держался за спиной князя в первом ряду воев.
— Митрей Михайлович, отпиши ты.
Походный покладник князя, Владимир Пронской, уже отвязывал от тороки седла малый оковец с чернилами, перьями, хартиями и бумагой, недавно прижившейся на княжем дворе. Вот уж он подъехал и спросил, наклонясь:
— Митрей Иванович, на чём писать станем — на хартии [25] али бумагу изведём?
— Много чести! Отпиши на тыльной стороне грамоты ихней: "Ко ярлыку не еду. Михаила в столицу не пускаю, а тебе, послу, путь свободный!"
25
Хартия — тонкая телячья кожа для письма.
Дмитрий принял от покладника печать серебряную на цепочке, омакнул её в чернила и собственноручно приложил к белому краю листа.
Троица Бренка уловила настрой князя, и Тютчев развязал снова язык, когда мечник вручил ответ послу:
— Скачите к своему Сарыхоже да скажите, что-де Москва по закону вотчину держит свою!
Вон куда забрал Захарка, в великие таинства посольских речей! Бренок хотел ему отвесить оплеуху, но не ведал доподлинно, дело сказал гридник или снова ляпнул навозину.
Татары резко развернулись, а Бренок всё же укорил Тютчева:
— Помене буесловь наперёд — шея-то у тебя не бычья!
Дмитрий и воеводы молча смотрели вслед татарскому посольству — весь полк невольно повернул головы к Москве, пока Дмитрий молча размышлял о том, что произошло. Воеводы и князь Серпуховской пережидали молчание великого князя, понимая, что это был не простой разговор, не случайная встреча с татарским посланником, а что-то большее, что уже назрело с годами и парило в воздухе, от чего невозможно всё равно уклониться. Многим воеводам московским было это понятно, но что вот встреча на дороге с посольским разъездом станет началом новых отношений с Ордой, никто, даже сам Дмитрий, не знал.
В этот час не знал своей судьбы и ещё один человек — Иван Вельяминов. Подросток только что догнал княжий полк, пропылил вдоль конных воев, но, едва поравнявшись с отцом своим, что был в голове полка, рядом с князем, он стремительно сорвал коня с места и помчался в сторону Твери, к Кучкову полю, что раскинулось левее дороги на Переяславль-Залесский. Мелькнули по передним рядам его узко поставленные глаза, на миг показалась под тонким носом улыбка, и вот уж он загорбился в седле, как отец, полетел туда, где только что коршун ударил в воздухе голубя. Никто не понял, зачем он погнал туда коня, только Дмитрий смотрел в ту минуту задумчиво вперёд и видел в воздухе коршуна, как упал он вместе с голубем на землю. Иван Вельяминов тотчас вернулся, держа в руке мёртвого коршуна.
— Почто смертию путь княжий метишь? — строго прикрикнул на него Боброк.
Сын тысяцкого смутился. Он растерянно подержал коршуна на ладони и отшвырнул далеко в сторону, будто устранял и впрямь чью-то смерть.
Дмитрий не изменил своего решения: полк его двинулся в Переяславль-Залесский, к берегам Плещеева озера.
В пути вспомнился Дмитрию рассказ отца, князя Ивана. Говорил отец маленькому Дмитрию, как много-много лет назад встретились на земле Киевской Руси рать князя Владимира Святославича и рать печенегов и долго не решались ни те, ни другие перейти реку. Тогда печенежский князь предложил русскому единоборство богатырей, и, кто победит, тому воля. Победит русский — три года печенеги не нападают на Киев, победит печенег — три года кочевники будут грабить русскую землю... Был у печенегов страшной силы богатырь, а в русском воинстве не нашлось о ту пору никого. И тут пришёл един стар муж и привёл сына, мала ростом и телом средня, но рукою крепкого. Усомнился русский князь, что-де может ли сей отрок перенять славу силача печенежского. Решили испытать. Привели быка, большого и шального, калёным железом разъярённого. Набежал бык, огнедышащ и страшен. Схватил юноша быка за бок и вырвал пласт кожи с мясом — сколько рука захватила, а потом в единоборстве с печенегом он удавил хвалёного витязя — отнял, перенял славу его. И с той поры стал на том месте город Переяславль, старший брат Переяславля-Залесского...
С малых лет помнит Дмитрий этот рассказ, и сердце его полнится гордостью за народ, имевший таких богатырей, а с годами всё чаще и бережней вспоминались и вновь обдумывались давние рассказы отца и старых бояр о древней славе земли своей, о пречудных людях её, о городах красы небывалой, исчезнувших под пеплом нашествий. Вместе с городами сгинули многие книги, иконы старого письма, рухнули в огне древние соборы неимоверной красоты в Киеве, в Чернигове, во Владимире... Не потому ли так часто тянет его в древний Владимир, где ещё стоят древние храмы, светлы и велелепы? "О Русь! Что утратила ты? Что оставишь потомству?" — не раз вырывалось у Дмитрия горькое восклицанье.
Из Переяславля Дмитрий выслал крепкую сторожу, многоконную, с боевыми воеводами, дабы перенять Михаила Тверского на пути в Тверь. Через несколько дней сторожа вернулась ни с чем, а ещё через неделю стало известно, что князь Михаил Тверской, боясь столкновения с московским полком, далеко стороной обошёл опасное место. Ведая, что Дмитрий стоит небольшим полком в Переяславле-Залесском, Михаил разорил Кострому.
— Несытый пёс! — воскликнул Дмитрий и хотел было идти войной на Тверь, но время было шатко, неясно.
Между тем наступила жаркая пора. Во второй половине мая солнце распалилось так, как давно не палило в эту пору. Дождя просила земля, но его не дождались. Сбывались приметы старых людей, о которых Дмитрий упоминал тиуну своему Свиблову. Угроза неурожая, голода людского и бескормицы нависла над Русью.
В полдень Дмитрий с воеводами купался в реке, далеко ушли по заросшему ивняком берегу, к дальним слободам. Проворней всех разделся Боброк — вот уж от кого не ждали такой торопливости! За ним, не уступая в нетерпении никому, кинулся в воду Серпуховской, только меньшие бояре да кмети с гридниками не посмели опередить великого князя. Но вот и он бултыхнулся в чистую воду. Радовался Дмитрий, что все до единого умеют плавать, не то что татары: ежели на пути река — надувают кожаные мешки...
Обед правил покладник Поленин, измыслив его по-охотничьему. Привезены были котлы на берег, и мясо свежее в корзинах, и квас, и меды, и печиво, и сети были уставлены выше по течению, дабы рыбой свежей украсить трапезу, но и эту малую радость омрачило известие из полунощных краёв: Михаил Тверской разорил ещё Мологу, Углич, Бежецкий Верх и уже сидит во Твери, чёрными мыслями полон. А ещё сообщил Бренок, высланный с малым отрядом в порубежные земли, что из Твери выехал сам Сарыхожа и правит путь на Москву.
Дерзкая грамота-ответ ханову послу не могла кануть бесследно, всё это время гонцы татар скакали к Сараю Берке и обратно, и вот уже едет Сарыхожа в Москву. Неспроста едет. Неспроста и Михаил Тверской затих в ожидании после бесчинств своих, зная исстари, что судьба земли русской решаться будет не в Москве, а в Орде...
Дмитрий нарушил обед побережный и велел сбираться в путь.
Он решил в Москве дождать ханова посла.
5