Дмитрий Лихачев
Шрифт:
— Вы арестованы. У вас есть какая-нибудь просьба?
— Могу я зайти в номер и собрать вещи?
— Нет!
— Могу я попросить об этом одного знакомого?
— Да, — «благородно» разрешил чекист.
Гуковский быстро подошел к одному знакомому и прошептал:
— У меня в номере на столе лежит рукопись книги о Гоголе. Возьмите ее и спрячьте.
Вот что было главное в жизни для этих людей. Он надеялся, вернувшись, продолжить труд. Но не получилось: вскоре он умер в лагере. Это одна из версий. Лихачев в своих «Воспоминаниях» пишет, что Гуковский был расстрелян.
Порой возникает недоумение: что за арест, за что, и почему так срочно —
Дочь Гуковского Наташа, которую я хорошо знал, гордилась своим отцом, ушедшим из жизни в 47 лет. После ареста Александра Гуковского (а также его брата Михаила) в деревянный домик Гуковских на 15-й линии Васильевского острова пришли многие — выразить сочувствие и поддержать дочь, причем некоторые — впервые. Люди уже набирались смелости, начинали говорить, что считали нужным… Зато некоторые из старых друзей, наоборот, забыли сюда дорогу.
Наташа Гуковская, как и все дети арестованных, была под угрозой. Спасение пришло от другой замечательной профессорской семьи. Костя Долинин, сын профессора и сам будущий профессор, женился на Наташе Гуковской, спасая ее, надеясь, что членов еще одной профессорской семьи, знаменитых Долининых, трогать не станут: и у злодеев, наверное, есть какие-то свои ограничения, обозначенные пределы. Наташу спасли. Самое меньшее, что ей грозило — высылка из города. А теперь она уже была членом семьи Долининых. Прежде Костю и Наташу связывали лишь дружеские чувства, но благородный порыв Кости был оценен Наташей по достоинству: семья получилась хорошая. Родились близнецы Юра и Таня. В октябре их привезли в дедовский дом, который не дожил до рождения внуков полгода.
Потом Наташа, уже Долинина, стала известным литературоведом, детским писателем. Я помню ее, восхищаюсь ее умом, талантом, доброжелательностью, бывал в ее доме, где гостило много достойных людей. Помню там ее близкого друга, замечательного актера Михаила Козакова, сына ленинградского писателя. Михаил с Наташей дружили с детства. Бывал там, пока жил в Ленинграде, знаменитый ученый Юрий Лотман и, уже переехав в Тарту, часто приезжал к ней. В своих воспоминаниях Лотман пишет, что брак с Костей Долининым спас Наташу.
Она и сама не раз совершала поступки благородные, смелые. Помню, как защищала она в 1974 году преследуемого властями профессора Ефима Григорьевича Эткинда. Его все-таки выслали, но дружба их продолжалась всю жизнь.
Так что нельзя говорить, будто интеллигенция была труслива, никак не сопротивлялась и в основном предавала.
Обвинения эти исходят от ничтожных людей, которые чувствуют, что в опасности поведут себя наихудшим образом, и пытаются всех поставить на тот же уровень. На самом деле — интеллигенция определяется именно благородством, все остальные, не способные на такое, к интеллигенции не принадлежат. И именно интеллигентность помогала выстоять. Помогало чувство не только морального, но и интеллектуального превосходства.
Даниил Александрович Гранин рассказывал мне такой анекдот. Когда арестовали профессора Беркова, то сказали ему:
— Вы человек литературный, напишите все сами!
— Что я должен написать?
— Ну… что вы шведский шпион и что вы собирались… взорвать Кронштадт!
Берков понял, что ему не выкрутиться. Но как бы написать так, что хотя бы потом по его показаниям поняли, что все это липа? И он написал:
«Я был завербован агентом Швеции, мы встречались с ним у Казанского собора, где он передавал мне задания и взрывчатку. Звали его Барклай де Толли».
И следователи все это «скушали» — так и осталось в документах.
Эрудиция, ирония, в числе прочих достоинств, помогали интеллигенции держаться, не сломиться. Многие были арестованы, уничтожены, но интеллектуальная жизнь продолжалась. На лекции Г. А. Бялого сбегались студенты не только из университета, но и из других вузов. Знаменитый «западник» профессор А. А. Смирнов читал блистательные лекции по Ренессансу, смущая скромных студенток слишком точным пересказом сюжетов «Декамерона».
Густой тогда был «лес», и, несмотря на постоянные «вырубки», талантливые и смелые люди все равно оставались. Полностью изгнать высокий дух из Ленинграда не удалось. Хотя — «пули свистели» рядом. Почему уцелел тогда Лихачев? Отчасти, может быть, этому способствовало получение им в 1952 году Сталинской премии?
Какую-то защиту это давало. Но не полную. «Проработчики», которым явно было дано задание «выполнить план», не унимались. И устраивали один «шабаш» за другим, в том числе и в Пушкинском Доме.
Главными «проработчиками» в городе на Неве были профессора Л. Плоткин, Б. Мейлах, П. Ширяева, доцент университета Г. Лапицкий. По воспоминаниям А. И. Рубашкина, Лапицкий преподавал в университете древнерусскую литературу, вел себя перед студентами заискивающе-любезно, часто, сладострастно закрыв глаза, произносил: «Замечательно! Пять с плюсом!» Однако эта его «любезность» не мешала ему играть самую черную роль в преследовании лучших ученых того времени.
Весной 1950 года у Лихачева разыгралась язва желудка. Как раз тогда по рекомендации Жирмунского и Орлова, известного «блоковеда», Лихачев был принят за его книги в Союз писателей СССР и сразу же — в великолепном здании Союза писателей, бывшем особняке Шереметевых, угодил на «коллективную порку» писателей, устроенную властями. И хотя Лихачева непосредственно это мероприятие не коснулось, он понял, что спасения нет нигде.
Вскоре «докатилось» и до него. На историческом факультете университета, где Лихачев был допущен к преподаванию, его вдруг перевели на ставку лаборанта, а он ведь был уже доктором наук. А скоро дело дошло и до его сочинений. Весной 1952 года в актовом зале Пушкинского Дома проходило обсуждение только что вышедших «Посланий Ивана Грозного». Книга завершалась статьей Лихачева о Грозном-писателе с комментариями сотрудника Пушкинского Дома Я. С. Лурье.
Обсуждение проходило ровно через неделю после вручения Лихачеву Сталинской премии за статью в сборнике «История культуры Древней Руси», о которой мы уже говорили. Однако и премия не оградила Дмитрия Сергеевича от нападок. Видимо, было получено указание сверху: «Можно. И даже — нужно!» Вышедший на трибуну сотрудник Пушкинского Дома Ю. Скрипиль (с которым Лихачев был в эвакуации в Казани и вынужденно поддерживал отношения) неожиданно прервал сугубо научное обсуждение сборника и набросился на Лихачева с обвинениями в «космополитизме», подтверждая обвинения сакраментальной фразой: «Не случайно Дмитрий Сергеевич сочувствует изменнику Родины — князю Курбскому!»