Днепровский вал

Савин Владислав

«Не беспокойтесь, товарищ Смелкова — простите, Лазарева, — от вас не ждут, что вы здесь всех немецких и английских шпионов переловите, но вот информация по „Рассвету“ должна быть закрыта крепко, за это с вас спросят, как с меня бы сам Лаврентий Палыч спросил — а вот вам документ, уже на старшего лейтенанта ГБ. Да вы не беспокойтесь, это лишь временно, пока я не вернусь».

Временно. В прошлый раз они в январе ушли, в конце мая назад. А я ждать буду, как Ассоль — такая, выходит, теперь моя судьба, как жены моряка? Вот только что после было бы у героини Грина — всего лишь счастливо жить с лордом Греем в его родовом замке, долго и счастливо, и умереть в один день? А за нами весь этот мир, чтобы он не стал таким, как там! Какой смысл в счастье, если вокруг и после — все рухнет? Такие, как Лариса Рейснер или Александра Коллонтай — зачем они пошли в революцию, если у них и так все было? Но когда окружающий тебя мир кажется настолько плохим, что существовать в нем не хочется — намного легче жить в борьбе за его изменение, даже если победы не увидишь! Хотя я не настолько фанатична, чтобы отказываться от семьи и детей — и оттого, что у меня есть тыл, СССР, и потому что это тоже государственная задача, ведь если детей не вырастить как надо, а позволить им жить в бездуховности и потребляйстве, тогда и получим «перестройку» в конце.

Нет, вещи, хорошие и красивые, приветствую, при условии, что из-за них подлости не совершать. Потому все полученное от мистера шимпанзе ношу с чистой совестью, так же как в партизанском лесу не задумываясь, брала трофеи с убитых мной фрицев. До того, как этот мистер снова попал в наш госпиталь (на этот раз не мы, его британские «друзья» постарались) он успел прислать нам партию товара, где среди прочего были отрезы ткани, как на пальто, но вишневого и алого цвета. Парень в таком выглядел бы «стилягой» (знаю, что это, смотрела фильм), ну а девушки отчего обязаны одеваться в серо-черные тона? Отец рассказывал, как в гражданскую награждали «красными революционными шароварами», [30] ну а мы подумали: а что если из этого сшить летящие накидки-пальто? Этот фасон, что лет через сорок будут называть «летучая мышь», из-за простоты кроя и удобства в носке с этой весны стал для наших женщин просто бешено популярным. Шьется абсолютно из чего угодно, подходит на любую фигуру — два полотнища спереди, одно сзади, рукавов нет, с боков может или сшиваться, или остаться свободным, или тоже на застежке — только назвали его у нас «парус», из-за характерного вида в ветер, да и просто от движения так развевается эффектно, что походка кажется летящей, будто скользишь над землей. Хотя если с боков не застегнуть и дунет сильней, то полы с головы снимаю. Зато встречные незнакомые мужчины оборачиваются, когда я в такой накидке иду, а не в шинели. Наверное, устала я быть солдатом, все больше хочется женщиной побыть, даже в таких мелочах.

30

Вообще-то предмет французского обмундирования до 1914 года. Когда же по опыту войны избавлялись от ярких мундиров, то уступили их русскому союзнику. Где те лежали на складах, пока уже после революции не стали использоваться именно так, как наградные.

И стою я сейчас на берегу, на мне алая накидка-парус — развевается как флаг на первомайской демонстрации — поверх все того же крепдешинового платья в горох, и элегантная шляпка из тонкого фетра, широкополая с атласной лентой, как у Греты Гарбо в каком-то фильме. Когда разбирали последнюю партию товара от мистера шимпанзе, то мои девочки сказали: «Это как для тебя! И как раз под осень, когда уже нельзя в соломенной». Я примерила, в зеркало глянула — и обмерла: ой, мама, неужели это я? Поля так лицо оттеняют, делают загадочным, вот жаль, что вуаль сейчас не носят! Конечно, я ее надела, когда мы с Михаилом Петровичем рано утром вместе под руку шли из квартиры в штаб — и все хваталась за нее, боясь, что сдует! Затем мой Адмирал отправился корабль к походу готовить, а у меня еще вопросы были к товарищу Кириллову. Так товарищ комиссар третьего ранга, меня увидев, только головой покачал, но ничего не сказал насчет моего вида — осуждает, или наоборот? После еще дела, заботы, так что на причал к отходу К-25 мне пришлось идти без Михаила Петровича (вот не привыкну его по имени называть), зато со мной Ленка увязалась, еще кто-то из моих «стервочек», у кого в экипаже были… И еще с нами другие жены и пока просто подруги — а им кто разгласил — «тебе известно лишь одной, когда усталая подлодка…» придет или уйдет — это ведь все равно военная тайна? Заранее знали, если с работы или службы отпросились, а это в войну, поверьте, непросто — и все в лучших платьях, многие в накидках-парусах. Но кто разболтал, что я буду в новой шляпе?! Косынок и беретиков на головах почти нет, зато… Вот не думала, что столько самых разных женских шляпок шимпанзе к нам натащил — а распределялся модный товар передовичкам и женам фронтовиков, ну а К-25 самый геройский, самый боевой корабль Северного Флота. Но у меня шляпка самая красивая из всех, без сомнений! Слышала, что в Англии на каких-то торжествах или скачках все их леди обязаны быть в шляпках — ну так мы, получается, сейчас, как те английские леди? Ну и правильно — если я, мои «стервы» и эти девчата с Севмаша для победы СССР точно сделали больше, чем все эти леди, пьющие чай в своих лондонских дворцах, для победы своей Британии? Имеем право такими же нарядными быть!

Вот только ветер сегодня! Сильный и порывистый, разгулялся с утра, гонит с моря тучи, и наши шляпки летают птицами — ну как их англичанки носят? Наверное, по-особому. Те из нас, кто в платочках, лишь смеются добродушно, глядя на эту картину. И этот несносный ветер мою шляпу сорвал — хотя я придерживала, лишь на минуту руку отпустила, в затишье, а он подкрался незаметно сзади, дунул, и уже кружит шляпку в воздухе, как листок! А после наземь бросил вдали и покатил колесом, не желая возвращать!

— Ань, твоя шляпка ветру больше всех понравилась! — смеется Ленка. — Жалко, такая красивая была!

Шляпу ловили общими усилиями, и после я, надев, уже не отпускала ее ни на миг. Тем более, на берегу дуло просто невыносимо, у нас всех бесстыдно крутило полы и подолы, рвало вверх, «то макси, то мини», как у меня на Первомайской в тот день. Так и не объяснил мне Михаил Петрович, что это такое, «макси» — это когда приличия максимум, или напротив, задерет донельзя, а «мини», конечно, наоборот? Ну а если совсем на голову — это называется «мерилин»? Вернется, расспрошу обязательно. Но при прощании у трапа ветра уже не замечали, было не до того — вроде все сказано уже, а хочется еще, и, конечно, целовались, не стесняясь, у всех на виду, а после стояли на причальной стенке, кричали, махали руками, платками, шарфами, зонтиками — особенно, когда на палубе К-25 появлялся кто-то знакомый.

Наконец убрали трап, отдали швартовы, подлодка стала отходить от причала, а я смотрела на мостик, где стоял и командовал товарищ контр-адмирал Лазарев, мой Михаил Петрович, и тоже махала рукой, а на глазах у меня были слезы — но если кто-то увидит, я скажу, что это лишь ветер. Я все понимаю, что приказ, и война, но ведь ты вернешься, через месяц, два, три — обязательно вернешься ко мне! Мой Адмирал, ну в чем ты признавался мне вчера, чего ты боялся со мной, это просто смех — глупый ты мой, хоть и контр-адмирал! Ну и что — разница в возрасте. Но тебе на вид не дашь больше тридцати, а я, после двух лет войны, а еще больше от того, что узнала о нашем будущем, сама себе кажусь сорокалетней — ровесники мне просто неинтересны. Да, поначалу я была твоим охранителем по приказу, со всеми вытекающими обязанностями — но еще когда мы были в Москве в июне, сам Лаврентий Павлович избавил меня от необходимости подробных докладов: «Вы достаточно ответственны, чтобы самой принимать решение, должны будете действовать и доложить, только если товарищ Лазарев поведет себя явно враждебно к СССР», — но я-то знаю, что такого не случится, что ты не изменишь никогда ни нашей Родине, ни мне! Так что ты еще вернешься, и мы будем жить вместе долго и счастливо. А всякие враги Советской страны «нехай лесом идут», как говорит товарищ Сидорчук из твоего экипажа.

Вот только бы не снова в иное время! Хотя товарищи ученые говорят, что это один шанс даже не на миллион, а какую-то астрономическую величину. Будь иначе, мы имели бы и других «времяпроходцев», или знали бы про них — за всю нашу историю! Ну, а если это не природный феномен, а воля каких-нибудь марсиан или наших потомков из тридцатого века, так ведь ничего еще не завершено? Если они это устроили, чтобы историю по-крупному изменить — то не должны мешать нам дождаться, когда здесь в девяносто первом скажут по радио: «В СССР все хорошо».

Мы смотрели, как К-25, развернувшись, выходит из акватории завода. Погода испортилась совсем, как в Ленинграде перед наводнением, серыми тучами небо затянуто, дождик начался, то моросит, то перестанет, солнце выглянет, а через минуту снова дождь, и зонтик помогает мало, его сразу вывертывает наизнанку. А я когда-то думала, что за комсомолка-спортсменка — и с зонтиком, а теперь понимаю, что если «быть нарядной, чтобы наших мужчин вдохновлять», то зонтик необходим, причем не только прикрыться от непогоды, но и как дополнение к платью или пальто, и не черный, а под цвет… ну вот, порыв! И опять купол тюльпаном! Ветер почти вырывает у меня зонт — а накидку я намеренно отпустила развеваться больше — К-25 еще видна — а вдруг Михаил Петрович на мостике обернется хоть на миг и увидит, узнает меня по «алому парусу», самому летящему из всех на берегу? Расправив зонтик, снова смотрю на море, вслед уходящей подлодке. Вот странно, силуэт размывается, как за туманом, и белые полосы по воде быстро приближаются к берегу.

Внезапно налетает такой порыв, что я едва не падаю — толкает меня, бьет в лицо упругой волной! Зонт весь гнется, рвется, хлопает как тряпка, держу его двумя руками и все равно боюсь, что вырвет в любой миг. Ветер будто играет со мной, как с куклой, терзает, бросает, хочет сорвать одежду, хватает за волосы так, будто и их желает сдуть с головы. Юбку уносит на плечи, я тщетно пытаюсь сжать коленями, локтями — ой, это уже точно Мерилин — дует так, что кажется даже, облепляет на ногах чулки, алый парус беснуется над головой, а крепдешиновый горошек закрывает лицо. И ничего не могу сделать, несмотря на все усилия. Вот никогда в жизни не попадала в такое глупое положение — но, к счастью, это длится недолго. Быстро привожу себя в порядок и оглядываюсь, кто видел, ведь на берегу не только наши, и мужиков полно, и флотские, и с завода? Вроде никто не смотрит ухмыляясь, все заняты делом. Шляпу сорвало и унесло, жалко до слез — вот дура, ее надо было прежде держать, лучше бы без зонтика осталась! Конечно, взамен после у мистера шимпанзе потребую, вот только найдется точно такая же? Зонт весь сложило наверх, спицы погнуты, хотя, на удивление, не сломало ни одной. Расправляю, открываю — купол кривобокий стал, но хоть какая-то от дождя защита. Силуэт подлодки в море почти растворился из вида за завесой дождя. И на воде вдали снова полосы — это идет и приближается новый удар ветра, шквал с дождем!

— Ань, возьми, твоя! — рядом возникает Ленка, тоже простоволосая и растрепанная. Протягивает мне — вот радость! — мою шляпу, и вдруг прыскает в ладонь. — Ой, Анька, ты бы видела себя со стороны! Развевающийся цветочек на ножках — все надетое улетело вверх, а все свое, что под ним, напоказ!

Ну, Ленчик, погоди. За спасение шляпки огромное спасибо, но если будешь языком молоть, подрывая мой авторитет, репрессирую обязательно! Придумаю что-нибудь такое, специально для тебя, толстокожая ты наша! А полосы на воде все ближе, скоро нас накроет — и на тебе такое же крепдешиновое «солнце» в горошек, лишь цвет другой, вот посмотрю, каким цветочком будешь ты сейчас! Ой, уже зонтик начинает рвать, едва держу — может, закрыть его, все равно промокну, так еще и без зонта останусь, когда подует?