Дневник 1984-96 годов
Шрифт:
Мое выступление вчера было посвящено традиционным идеям дискредитации историко-революционной темы. Сегодня последний день и — домой! И еще недавно прочел статью Н. Говоровой в "Дружбе народов", там есть и обо мне. Сколько натяжек, силовых подтяжек в концепции, и сколько недодано.
Я вытерплю. Но ведь Маканин, его письма — явление очень незаурядное, "Он и она" — это не произведение ширпотреба. Где емкость письма, неожиданность мыслей, плотность их?
8 июня, Оренбург. Я дал согласие, и — "пленник чести" — уже в Оренбурге. Здесь дни советской литературы. Открытие их состоялось в огромном дворце культуры. Прежнее ощущение полной интеллектуальной беспомощности: пришел не мой читатель,
На сцене устроил маленькую перекличку с новым гл. редактором "Совписа" В. Муссалитиным. Несколько дней назад устроил такую же на партсобрании с Ф. Кузнецовым. Я становлюсь склочником. Хорошо, что скоро в Москву.
Вечером гулял с Клавой В.: не сделать ли одного из ее братьев секретарем обкома? История с костромским секретарем не идет у меня из головы.
10 июня, Оренбург. Пишу рано утром. Улетаю в Бузулук. Вчера было два выступления — в Пединституте и Институте нефти и газа. Оказалось интересным, народ расшевелил, и он был активным. Меня поразила известность моих вещей. Сережа, милый стриженый мальчик военной поры с комплексом неполноценности, ты ли это? Вопросы, цветы. Меня удивляет серьезность отношения к моим вещам читателя.
Утром ездили по Оренбургу, были в музее. Как всегда, меня интересует, как человеческая цивилизация зарождается и крепчает на пустых и тоскливых местах. Не успеешь обернуться, а уже быт, культура, традиции. Уже легенда: Пушкин, Даль, генерал-губернатор Покровский.
Были в деревне Берды, где стояла Золотая изба Пугачева. По-хорошему удивил музей Пушкина в сельской школе, милые девочки в белых фартучках, славная, ласковая показуха. Это, наверное, путь развития народа — через интерес, через самостоятельность. Но все же не утерпел и задал девочкам, которые читали стихи, два вопроса: "Что такое приказный дьяк" и "Какого цвета изумруд". Не знают.
Вечером был у Николая Струзюмова. Это молодой писатель, проза которого мне нравится. Жена — Елена Генриховна, сын Дима, хорошо поговорили, милая семья, добрая гостеприимная женщина.
Вечером долго говорил с Григорием Колюжным. Тот — о своей жизни и самолете. В его высказываниях о литературе много механистического, хотя все довольно занимательно. Но любой экстремизм мне претит. Любой долг, возведенный в абсолют, раздражает.
11 июня. Весь день пробыли в поселке Северный. Иная земля, иной воздух. Увалы на горизонте, светлые травы на аэродроме, солнце, удивительный чай, которым нас напоили летчики. Весь день с нами Анна Федоровна — секретарь по идеологии райкома. Милая женщина в легкой белой кофточке. Женщинам отдали идеологию. Состоялось две встречи, на которых повторялось одно и то же: полупустой зал. Люди, пришедшие подивиться, и диалог в конце. Я ругаю себя за то, что не хватает цинизма говорить о перестройке, о сегодняшней литературе, о Сталине. В этих разговорах и я сам многое начинаю понимать.
16.30 дня. — уже в Бугуруслане. Утром же встречался с шефом местной культуры — Николаем. Фамилию и отчество в памяти не удержал. Он сказал: из 50 учителей лишь трое записаны в библиотеку и из них лишь один — словесник. Сам он за год прочел 44 книги, разных — это по его собственному библиотечному формуляру. Никто из учителей не выписывает "Нового мира" и "Знамени". А вчера начальник милиции интересно говорил мне, что город плодит нищету. Горожанин хочет лишь набить пузо. Его жизнь однотонна. Так и сказал.
Сегодня в "Правде" — большая статья А. Ерохина "Черные начинают и выигрывают" о "Временителе". Это опять огонь по мне, очерняю время.
12 июня, пятница. Пишу в самолете. Рано утром прилетели на маленьком самолетике из Бугуруслана в Оренбург, и целый день до 12.25 ждал в аэропорту. Благо, что было мало народа, погода летная и так хорошо, хотя и не кондиционирован аэропорт. Прочел целиком повесть Нагибина о Юрке Голицыне. Прочел запоем, но по беллетристическому суесловию и мелкости мысли Нагибин не отличается от Пикуля. Впрочем, я обоих ценю как беллетристов короткого материала, есть и культурные подробности ушедших эпох.
В Бугуруслан приехали, воспаленные жарой, отлаяли горначальство, отказались от коротких, как сношения в публичном доме, выступлений. Я долго объяснял, что выступаю не с концертными номерами, где тексты отлетают от уст. Каждое выступление перед читателем — это творческий акт, я могу взять только затратой энергии. Гордость и честолюбие не позволяют мне это делать плохо.
Причиной отказа стало и то, что на 18 часов был назначен вечер в городском ДК. Меня страшило, что я выговорюсь, проговорю отдельные блоки, не наработаю новых мыслей, старые, как бы они ни были эффектны, постесняюсь произнести второй раз. Вообще, общественная свалка меня, прозаика, страшит. Поэты читают все те же стихи, а мне при моем положении надо придумывать "кунштюк". В этом-то случае приходится еще говорить и под кинжальным огнем взглядов коллег в спину. Они-то уж заметят любой повтор. О милый мир литературы!
На этот раз, в отличие от свалки в Оренбурге, все было подготовлено, раздали вопросы, ведущая горкомовская девушка — собрала о каждом кое-какую библиографию. Я видел приводные ремни, ниточки, за которые дергали, творился по естественным законам большой спектакль, который был интересен и зрителям, и участникам.
Обо всем, что произошло в тот вечер, легко было бы написать статью в "Правду", потому что вечер еще не закончился — нас пригласили в музучилище. Старый, еще дореволюционный, наверное, домик, зал с колоннами не ампир и белыми колоннами и красными занавесками. Местная интеллигенция давала концерт и чаепитие в нашу честь. И трогательный директор, музицировавший на виолончели, и баянист, игравший собственные сочинения, и милые молодые женщины, исполнявшие в четыре руки венгерский танец Брамса. Какое очарование — живая музыка, она по-другому звучит и воспринимается во времена механических записей! Выписываю на всякий случай имена: директор Юрий Михайлович Гришин. Потом показывали кино "Воспоминание о лицее", он — его автор и режиссер. Лидия Германова — ведет студию художественного чтения.
Из литературных знакомств: Таня Бек (мы с ней сдружились) Римма Д. из Челябинска — прекрасная самобытная поэтесса, ее народная поэзия результат чувств и культурных усилий; Гриша Колюжный с его "самолетом", нетерпимостью и узким кругозором и т.д.
14 июня, воскресенье, Обнинск. Корю себя за то, что не пишу дневник ежедневно, сразу же после события. Братья Гонкуры и мемуары Сен-Симона — это идеал неосуществимый. В тот же день побрызгать слюной, записать только что прозвучавший разговор. В поисках утраченного времени? Да так ли уж жалко времени, его истончающейся сути? Жалко момент переживаний, усилий интеллекта и духа.
Я уже второй день думаю над спектаклем Кабуки. Причем заметил: как и любое художественное впечатление высшего разряда, оно вползает медленно, без всхлипов экспрессии опиума. Программка этого театра, как давняя программа с "Сидом" и "Мещанином во дворянстве" "Комеди Франсез", теперь долго будет храниться у меня. Искусство Накамуры Уэтамоно так совершенно и так божественно, что непонятно — как о нем писать. Оно, скорее всего, боговдохновенно. Он не раскрывает сюжет, а перекрывает. Через внешнее позволяет зрителю войти во внутреннее. Самое поразительное — это отсутствие лишнего. И еще: мысль, что женскую роль играет мужчина, сама по себе экстравагантная, возникшая во время представления, не соединяется с художественным образом. Речь идет не о правдоподобии, не об удивительной похожести. Просто о другом. Актер и образ — вещи несоединимые, разные. А может быть, здесь в эти минуты и происходит какая-нибудь божественная подмена.