Дневник чайного мастера

Теперь все готово.

Семь полных недель я подметала опавшие листья на каменных плитах дорожки, ведущей к чайному домику, и сорок девять раз оставляла для себя пригоршню, чтобы разбросать обратно — так дорожка не будет казаться чересчур убранной. В этом правиле чайной церемонии отец всегда оставался непреклонен.

Однажды Санья сказала мне, что не нужно пытаться умилостивить мертвых. Может, и нет, может, я просто пытаюсь порадовать себя. Есть ли разница — не знаю, да и как я могу не делать этого, если они во мне —

Уже семь недель, как я не решаюсь пойти к источнику. Вчера открыла кран и долго держала у его металлического носика бутылку. Говорила с ним, заклинала его, произнося сначала разные красивые слова, затем совсем некрасивые и, кажется, даже кричала на него и плакала, но что воде за дело до человеческих печалей. Она течет не медленно и не быстро, течет там, где-то в земной толще, где ее слышат только камни.

Сегодня военные выделили мне всего несколько капель воды, ну, может быть, с ложку.

Я знаю, к чему все это.

Утром я вылила остатки воды в котелок, сходила в сарай за сухим торфом и положила огниво рядом с очагом. Вспомнила об отце, чей завет я нарушила, подумала о маме, которая не дождалась дня, когда меня посвятили в чайные мастера. Подумала о Санье. Хочется надеяться, что она уже там, куда направляюсь я.

Сюда по тропинке идет знакомый гость, протягивает мне руку, я тоже готова протянуть ему руку и подняться. Земля не начинает вертеться ни быстрее, ни медленнее, и мы выходим за ворота.

Остается только свет на поверхности воды или отступающая тень.

Вода — самый переменчивый из всех элементов. Так сказал отец в тот день, когда вел меня на место, которого нет. Хотя он ошибался во многом, в этом он был прав — верю до сих пор. Вода движется вместе с луной, заключая землю в объятия, она не боится погибнуть в огне или жить в воздухе. Войдешь в нее — она сроднится с тобой, с силой ударишься о нее — разобьешься на куски. Когда-то в мире были зимы, такие холодные, белые зимы, обволакивающие холодом, тогда можно было зайти в тепло, и люди тогда ходили по поверхности затвердевшей воды и называли ее льдом. Мне приходилось видеть лед, но только маленькие кусочки, сделанные человеком. Всю жизнь я мечтаю о том, каково оно — пройтись по морскому льду.

Смерть — союзник воды, их невозможно отделить друг от друга, и ни одного из них невозможно отделить от нас, ибо в конечном счете нас слепили из переменчивости воды и близости смерти. У воды нет ни начала, ни конца, а у смерти есть и то и другое. Смерть суть оба. Порой смерть прячется в воде, порой вода изгоняет смерть, но они всегда вместе — в мире и в нас.

Этому я тоже научилась от отца, но сейчас верю, что научилась бы точно так же и без него.

Могу сама выбрать свое начало.

Возможно, я выберу свой конец.

Началом стал день, когда отец отвел меня на то место, которого не было.

Прошло две недели с экзаменов, обязательных для всех граждан, достигших совершеннолетия, они дают право ехать в город учиться дальше. Все прошло удачно, но я еще с детства знала, что пойду по стопам отца и останусь жить в деревне в нашем доме. Этот выбор я всегда воспринимала как обязанность, отчего, пожалуй, он вовсе и не был выбором. Родители выглядели довольными, я тоже не чувствовала себя несчастной, да и в то время все остальное не имело значения.

Утром мы с отцом развешивали в саду за чайным домиком пустые бутылки, цепляя их вверх дном за металлические крючья. Солнечный свет просачивался сквозь прозрачный пластик, капли воды медленно стекали и падали в траву.

— Чайный мастер обладает особой связью с водой и смертью, — произнес отец, отыскивая трещины в стенках одной из бутылок. — Чай ничто без воды, да и чайный мастер без воды тоже ничто. Чайный мастер посвящает свою жизнь служению другим, но участвует как гость в чайной церемонии лишь один раз в жизни, когда чувствует приближение смерти. Он приказывает своему преемнику подготовить последний ритуал и, когда церемония закончена, остается в одиночестве в чайном домике, пока смерть не опустит руку на его сердце и не остановит его.

Отец бросил бутылку на лужайку к двум другим. Они стоили дорого, как и все сделанное из хорошего пластика, так что надо было хотя бы попытаться починить их, хотя и не всегда получалось.

— Случалось ли кому-нибудь ошибиться, — спросила я, — ощутить приближение смерти, когда его время еще не пришло?

— Не в нашем роду, — ответил он. — Но я слышал об одном мастере. Тот приказал своему сыну провести последний ритуал, а потом остался лежать на полу чайного домика. А через два дня вернулся в дом. Слуги подумали, что это привидение, с одним даже приключился удар. В общем, чайный мастер ошибся, приняв приближающуюся смерть слуги за свою. Слугу кремировали, а мастер прожил еще двадцать лет. Но такого обычно не бывает.

Я попыталась пришлепнуть севшего на руку овода, но тот успел вовремя улететь, прожужжав в ответ. Резинка москитной сетки давила и щекотала, однако снять ее было нельзя — это только привлекло бы насекомых.

— Как узнать о приближении смерти? — спросила я.

— Ну, это легко, — ответил отец. — Так же легко, как знать, что любишь, или когда во сне знаешь, что знаком с тем, кто в комнате, хотя он совсем чужой. — Он взял последние бутылки: — Возьми фонари на веранде и наполни их. Все должно быть готово.

Просьба показалась мне странной, ведь было еще совсем светло, да и в это время года солнце не опускалось за горизонт. Я обыскала чайный домик и нашла под скамейкой два фонаря. На дне одного из них лежала дохлая муха. Вытряхнула ее и потрясла ветки крыжовника — в них обычно водятся мухи-огневки — над обоими фонарями, пока на дне не набралось достаточно сонных насекомых, закрыла крышку и отнесла их отцу. С бутылками за спиной и сеткой на голове, он, казалось, сосредоточенно о чем-то размышлял. Я протянула ему оба фонаря, но он взял только один.