Дневник чайного мастера
Шрифт:
— Не пойдем здесь.
Тот знак нельзя было не заметить. На краю улицы стоял обычный деревянный дом, ничем не отличающийся от других таких же в деревне, с поваленными заборами и облетевшей со стен краской, разве что край солнечной панели обломился. Построенный еще во времена архемира и позже переделанный на новый манер, он был единственным, в центре ветхой двери которого виднелся нарисованный свежей ярко-синей краской — блестящий и влажный — круг. Таких я раньше не видела.
— Что это? — спросила я.
— Пойдем отсюда, — сказала Санья, потянув меня в сторону. Сосед, вышедший из другого дома,
Я поспешила за Саньей. Убедившись, что мы одни, она прошептала:
— Дом под наблюдением. Круг появился там на прошлой неделе. Это знак серьезного аквапреступления.
— Откуда ты знаешь?
— Мама сказала. Жена пекаря, говорят, как-то остановилась у ворот, а тут вдруг, откуда ни возьмись, появились два акваинспектора и начали выспрашивать у нее что да как. Они заявили, что здешние жильцы — нарушители закона о воде. Жена пекаря сумела выкрутиться, только когда убедила их в том, что пришла продать выпечку из семян подсолнуха.
Я знала, кто живет в доме: одна бездетная семья со своими пожилыми родителями. Вряд ли они могли быть замешанными в аквапреступлениях.
— Что с ними случилось? — спросила я, и перед моими глазами встали их неприметные лица и простая одежда.
— Никто не знает в точности, там ли они еще или их уже увезли, — ответила Санья.
— Как думаешь, что с ними сделают? — спросила я вполголоса.
В ответ она только молча пожала плечами, и тут я вспомнила о строительстве незаконного водопровода. Оглянулась. Улица и дом уже исчезли из виду, но синий круг по-прежнему блестел перед глазами, словно свежая татуировка на коже, настолько воспалившаяся, что к ней было небезопасно подходить близко, и, главное, окутанная тишиной.
Мы пошли дальше.
Вскоре мы перебрались через мелкий грязный ручей, едва-едва сочившийся меж камней. В детстве нам обеим запрещали приходить сюда. Мама говорила, что земля вокруг свалки отравлена, а по ней самой опасно ходить, дескать, нога может неожиданно соскользнуть и что-нибудь острое запросто порвет одежду и оцарапает. Поэтому мы всегда тщательно готовились к нашим походам на свалку и приходили засветло, чтобы не брать с собой фонарей — они могли привлечь внимание.
Свалка была гигантской. Она возвышалась грядами с острыми и рваными краями, неожиданными провалами, не сулившими ничего хорошего. Она жила своей жизнью: ее странные гребни постоянно меняли свои очертания, потому что там вечно копошились какие-то люди, перекладывавшие древний мусор с места на место, утаптывая его ногами, вырывая ямы, сваливая в кучи не слишком искореженные куски пластмассы и дерева, которые еще можно пустить в дело. Знакомый запах свалки и ее вид напомнили мне о высоких сапогах в детстве — их я надевала всякий раз, боясь пораниться, — об их грубой кирзе, о том, какие они были жаркие и едва не соскальзывали с ног.
Я пришла в летних башмаках на деревянной подошве, которые не закрывали даже щиколоток (к вечеру они будут красные и опухшие), но ведь я уже большая, да и день был в полном разгаре. Под ногами хрустел мертвый пластик, оводы и прочая летучая живность кружились тучей вокруг наших защитных сеток, так что нам пришлось опустить рукава и плотно завязать их вокруг запястий — мы знали, что в это время даже крохотный участок открытой кожи мог привлечь множество не самых безобидных насекомых.
Обычно мы забирали все хоть сколько-то интересное, но пока кругом валялся только бесполезный хлам: рассыпающиеся пластиковые пластины грязно-белого цвета, омерзительного вида обувь со сломанными каблуками, расплющенные головы кукол… Я оглянулась, заметив, что Санья отстала. Она присела в нескольких метрах от меня и принялась рыться в одной из куч. Подойдя ближе, я увидела, как из груды расколотых горшков, вешалок и жалюзи она достала нечто, похожее на ящик с крышкой.
Он был прямоугольной формы, такого мне раньше видеть не приходилось. Глубокие царапины сплошь покрывали его черную поверхность, а в передней части слева и справа виднелись два углубления, затянутые металлической сеткой.
— Вот это — динамики, — со знанием дела сказала Санья. — Обычная архетехника, мне уже попадались такие. На нем раньше что-то слушали.
Между динамиками имелась прямоугольная выемка чуть шире моей ладони, ее закрывала треснувшая крышка, которая отодвигалась. На верхней панели в ряд стояли ручки с полустертыми стрелками в разные стороны, одна немного больше других. Если ее покрутить, то красная стрелка начинала двигаться по шкале с непонятными цифрами: 92, 98, 104 и так далее. Справа была надпись «мГц». Еще сверху было круглое углубление, немного больше углубления спереди, закрытое прозрачной крышкой.
Конечно, такую находку Санья обязательно отнесет к себе в мастерскую. Вижу, как она уже размышляет об устройстве этого ящика, представляет себе, как разбирает его, запоминая порядок деталей, как подводит электричество от солнечного генератора, чтобы посмотреть, что выйдет из ее затеи.
Мы еще немного побродили по свалке и не обнаружили ничего полезного, кроме разбитых игрушек, непонятных осколков, изуродованной посуды и мириадов рваных пластиковых пакетов. Когда мы повернули назад к дому, я сказала Санье:
— Знаешь, если когда-нибудь докопаться здесь до самого дна, то, кто знает, может, тогда удастся понять архемир и людей, выбросивших все это.
— Ты слишком много думаешь о них, — буркнула она в ответ.
— Но ведь и ты думаешь, а иначе зачем приходишь сюда?
— Я думаю не о них, а об их устройствах. Думаю о том, что они умели и что они оставили нам, — ответила Санья, положив руку на мою.
Через ткань рукава я почувствовала тепло ее пальцев и солнце вокруг них — два разных тепла рядышком.
— Тебе, Нориа, не стоит о них думать, ведь и они когда-то не думали о нас.
Невозможно не думать о них, но архемир льется в наш неомир, в его небеса и в его пыль. И тут волей-неволей задаешься вопросом: «Вливался ли хоть когда-нибудь наш неомир — мир, в котором мы живем, в их мир — мир, который был?» Я представляю, как на берегу реки, русло которой нынче всего лишь сухой шрам на поверхности земли, стоит женщина: она не молодая и не старая, или это мужчина — не имеет значения. У нее светло-каштановые волосы, она смотрит на бурлящую воду, возможно грязную или прозрачную, и думает о том, чего еще никогда не было.